Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.

Она знала несколько невинных медицинских секретов, серьезно верила в лекарственные свойства змеиного яда, но лучшим средством против самых застарелых и опасных болезней считала волю к жизни. Не любя своих пациентов, презирая их жалобы, она помогала им резким обращением с ними, порой даже бранью. Тем из них, которые еще способны были взять себя в руки и пробудить в себе волю к жизни, это действительно приносило пользу. В результате пациенты благословляли врача–гомеопата Крохину и распространяли о ней добрую славу.

Мужа Елена Васильевна потеряла задолго до войны. Он занимал какой–то крупный пост в легкой промышленности, почти не бывал дома и скоропостижно скончался за плотным ужином, который устроили ему в одном из лучших московских ресторанов благодарные клиенты.

После смерти мужа Елена Васильевна с чисто женской горечью думала о том, что соединила свою жизнь не с тем человеком. Она никогда не любила мужа и вышла за него из страстного желания устроить свою судьбу, «сделать себя», как она говорила. Теперь этот расчет провалился. Все попытки снова устроить свою судьбу ни к чему не привели. Тем временем подрос сын.

Елена Васильевна стала «делать сына» с таким же упорством, с каким в молодости пыталась «сделать себя».

Всем своим одиноким сердцем матери она любила сына, но многое в нем страшило ее. Ростику шел двадцать четвертый год, характер его, казалось, мог бы уже установиться, но Елена Васильевна часто не понимала собственного сына. Не то он был страшно скуп, не то склонен к мотовству и разгульной жизни. Он умел выгодно покупать вещи, и это радовало Елену Васильевну. Еще выгоднее он умел продать ненужные ему вещи, и это тоже радовало ее. Но когда он не в меру увлекался своими коммерческими комбинациями, Елена Васильевна пугалась. В глубине души она не осуждала сына, но понимала, что он вступает на опасный путь. Если он пойдет по этому пути, то неминуемо погибнет. Но ведь Елена Васильевна «делала» своего сына, и, как ей казалось, весьма успешно. Значит, она должна была искоренять в нем опасные склонности. Увы, Елене Васильевне следовало бы прежде всего переделать самое себя. Всем своим поведением, всем строем своей жизни она как бы непроизвольно, но настойчиво и неизменно развивала в сыне те самые склонности, которые так ее страшили.

Ростик с детских лет научился распознавать вопиющее притворство, с которым его мать произносила самые правильные и примерные слова, нисколько в них не веря и не собираясь им следовать. С годами он перенял, впитал в себя это притворство и даже усовершенствовал его. Он делал такое же, как у матери, холодное лицо и говорил такие же холодные слова о том, что в нашей жизни дурно и что хорошо. Как Елене Васильевне, так и ему нельзя было не поверить. Оба они говорили с истинной верой в те слова, которые произносили. А уж Ростику никак нельзя было не поверить, хотя бы из–за его привлекательного, юношески свежего лица, из–за его больших голубых со сталью глаз, как бы излучавших ясный свет…

Ростик вышел из громадного самолета. Елена Васильевна с восторгом отметила, что сын ее даже среди спортсменов выделялся и фигурой, и ростом, и лицом, и всей своей уверенной и гордой осанкой. Он был блондин и волосы носил большой, аккуратно приглаженной копной. Лицо его с правильными и крупными чертами невольно обращало на себя внимание.

Елена Васильевна часто говорила друзьям, что с таким лицом было бы странно стоять у станка или класть кирпичи. Естественно, что Ростик не затерялся в студенческой массе. Он увлекся спортом и очень скоро стал одним из лучших спортсменов института. Его включили в студенческую спортивную команду, с успехом выступавшую и далеко за пределами нашей страны. Прошло еще немного времени, и он стал капитаном команды. Его ценили за то, что он отлично представительствовал за границей и умел значительно и достойно молчать. Немалую роль во всем этом играл его необыкновенно представительный и уверенный вид. Но на одном виде и на умении молчать он, конечно, долго не продержался бы. У него нашлись и другие качества, благодаря которым он стал незаменимым. За границей ему часто приходилось выступать на пресс–конференциях. Он никогда не горячился, держался с достоинством, умело и находчиво отвечал на провокационные вопросы. За его спиной можно было чувствовать себя в полной безопасности. Ни в одной зарубежной поездке с ним не случилось ничего предосудительного. За это его особенно ценили, потому что, выезжая за границу, советские спортсмены часто попадали в атмосферу, которую можно было назвать близкой к травле.

Но Ростислав Крохин всегда наперед знал, что может быть не так, и ни с ним, ни с его ребятами никаких неприятных историй не случалось.

— Как съездил, сын? — властно и вместе с тем нежно спросила Елена Васильевна, обнимая Ростика.

— Нормально, — ответил он, и в тоне его ответа слышалось: «Зачем спрашивать, ты же знаешь».

Они вышли за ворота аэродрома. Ростик держал в правой руке длинный плоский чемодан в полосатом чехле. Он нес его так легко, что никто и не подумал бы, как необыкновенно тяжел этот чемодан.

— Возьми носильщика, — сказала Елена Васильевна, скользнув по чемодану беглым взглядом.

— Не надо.

— Тебе тяжело.

— Я же спортсмен, черт побери!

Еще в воздухе Ростик кончил все свои дела, дал все необходимые указания, наставления, советы. Он всегда поступал так, потому что любил первый день приезда проводить дома, а первый вечер — со своей верной подругой Стеллой Зубаревой наедине или в тесном дружеском кругу.

— Как дома? — спросил Ростик.

— Нормально, — ответила мать, и в ее словах слышалось: «Ты же знаешь…»

Ростик действительно знал, что дома всегда нормально. Мать была для него примером высшей организованности. Он спросил просто потому, что странно было молчать, когда вокруг слышались радостные голоса, веселые возгласы, смех. А говорить друг с другом Елена Васильевна я Ростик не умели, так как были слишком похожи друг на друга.

Они сели в автомобиль — новенький «Москвич» с шелковыми занавесками, который привел сюда Вася Бляхин, возивший спортивное начальство и обслуживавший Крохиных частным образом. Ростислав сам водил свою машину, но наблюдал за ней Вася Бляхин, честно любивший «это дикое железо».

Когда мать с сыном сели в машину, им по–прежнему не о чем было говорить. Обоим казалось, что все сказано уже давным–давно. Повторяться было просто скучно.

Ростик вел машину с небрежным изяществом, управляя одной правой рукой. Ему было хорошо, и больше он ничего знать не хотел. Указав на обе стороны дороги, мать заметила, что, пока он был за границей, здесь с чудесной быстротой выросли новые дома.