Вера Солнцева - Заря над Уссури

— Помню, помню! — оживился Никанор. — Востроглазый такой мужчина, из себя приятный, при часах…

— Вот, вот! Он и есть! — захохотал Лесников. — В отряде его так и прозвали Остроглазый — насквозь все видит. Так он у нас ноне тоже рядом с командиром за заглавного — комиссарит в отряде. Без его слова товарищ Лебедев не принимает никакого решения, и Яницын-комиссар действует только с согласия Лебедева. У них круговая порука в деле — потому и отряд не схилился, не распался, когда, казалось бы, схлестнулась у нас вокруг шеи смертная петля. — Лесников как-то конфузливо почесал в затылке, признался:

— Товарищ Яницын меня, твово Семена и Василя в партию сватает. «Такими, говорит, молодцами Россия спасена будет. Ежели не вас в партию брать, так из кого же сила-надёжа копиться будет?» Побаиваюсь я, сумление долит. Я как партию понимаю? Человек должон быть без сучка и задоринки, как слеза чистая, чтоб светился — чем живет и чем дышит. А я кто таков? Силаша-батрак. Грамота у меня слабая. Семен Никанорович, как все считают, для партейного, большевистского дела самый годящий в отряде человек: и молодой, и ученый, еще наберется ума — дело наживное. А мне, — вздохнул Силаша, — поздно о партии думать: придет курносая и турнет с бела света в сырую землю…

— Сдурел ли, чо ли? — спросил Никанор. — Ты годков на двадцать меня моложе, и слушать тебя негоже! — даже ногой в сердцах пристукнул дед. — Варвара, что он порет, полоротый!.. Типун тебе на язык, не болтай, что не след!..

— Не в гору живем, а под гору. Я и не спешу. Но без думки не обходится: избу крой, песню пой, окоп рой, а шесть досок готовь.

— Это конечно! Закон природы, — глубокомысленно заметил Никанор Ильич. — Кабы люди не мерли, земле бы их не сносить.

— Не хочу только я от японской пули или от калмыковской нагайки погибнуть. Нутро возмущается: жизнь нам один раз дадена, а отнять ее может всякая гадина. Пожить еще хочу. Сейчас у нас большое кипение идет. Отряд за отрядом растет. Невмоготу трудовому люду, поднимается он, в один кулак сжимается. Даже из Приморья, с Сучана рабочие влились. Поднажали на них там временщики: пришлось бросать родные места, уходить подальше — они сюда, к нам, вышли по лесам и рекам.

Подавшись вперед пополневшим телом, Варвара глотала каждое слово. Вести из мира, где жил ее Семен! «Богатырь-человек» — так назвал его Силантий Никодимович. Горделивое чувство росло в груди. Ее Семен — богатырь-человек! Каждую минуту на краю смерти ходит. Да разве можно иначе? За эти годы навидалась, наслушалась Варвара всего, знает цену жизни.

Лерка расширенными глазами глядела на Силантия. Всплыло видение, которое часто ее преследовало, — раздавленная конниками старушка. «Дядя Семен-то какой бесстрашный, калмыковцев не боится! В Хабаровск ходит, а там конники, людей живых давят…»

— Ты, Лерушка, теперь тут обитаешь? — спросил ее Лесников. — Смеяться-то научилась? Или все серьезишься? Ну-ка, покажи зубки!

Лерка фыркнула. Больно уж смешно сказал дядя Силаша: «зубки» — будто она маленькая, как Ванюшка.

— Оттаяла, видать, у вас девчонка? — спросил Лесников у Варвары. — Вижу, что наша Несмеяна-царевна чуток улыбаться стала: словно солнышко из тучи сверкнуло… — довольно подметил Силантий.

Зима на слом давно пошла, когда отряд Лебедева заголодал опять, — ни хлеба, ни муки. Голод — хоть зубы клади на полку. Не живут партизаны, а терзаются: с ноги на ногу переминаются, с корки на корку перебиваются. Маета одна!

Пошли в поиски Бессмертный и Лесников. Разведали они, что недалеко от Гаровки в двух японских складах много добра хранится: крупы, мука, а главное — боеприпас. У партизан воинского снаряжения и боезапасу — кот наплакал.

Вернулись разведчики в отряд. Доложили братьям-близнецам обстановку. Просит у них разрешения Бессмертный сделать налет-вылазку на японцев.

— Дайте мне, — говорит Бессмертный, — человек двадцать. Мы их ночью прощупаем. Их там не много — человек шестьдесят…

— Не много! — покачав головой, сказал Яницын. — В три раза больше…

— Так мы врасплох — на сонных. Пока очухаются, нас — след простыл.

— Разрешите мне, товарищ командир, с ними пойти, — обратился по-уставному комиссар к командиру. — Поведет нас Семен Никанорович. Отберем надежных ребят. Есть резон попробовать-пощупать японцев: вольничают, расхаживают, как по своей земле.

Командир колебался. Ревниво косился Костин.

— Сеня, друг! — хохотал неудержимо Яницын. — Я на твое старшинство не посягаю, возьми рядовым. В Хабаровск собираюсь. Мать спросит, а мне краснеть? Две-три боевых операции? «Мало, скажет старая, мало ты, сын, пулял в бусурманов». Возьми, Семен!

Лебедев видел за шутливой наигранностью друга непреклонное решение идти в ночную вылазку. Встал, приказал:

— Вы, Семен Никанорович, были в разведке — вам и вести добровольцев. Товарищ Яницын придается вам…

— Есть, товарищ командир! — торопился Бессмертный. — Пошли, товарищ комиссар, отбирать добровольцев. Чуток стемнеет — выйдем…

Вечером вышли в поход.

Сергей Петрович выделил гранат, пулеметчика с «максимом», несколько лошадей с санями.

Вечером подошли партизаны к складам. Осторожно залегли, наблюдают. Недалеко от складов японская казарма стоит — живет в ней охрана. Следят, ждут. Нет того хуже, как ждать да догонять: будто посадили за пазуху блоху, она кусает, а ты и почесаться не можешь. Тела у партизан мурашками зашлись, но лежат, не шелохнутся. Разводящий продрогших часовых около складов сменил. Партизаны лежат, молчат, не дышат.

Японские солдаты около казармы ходят, лопочут, из колодца воду ведрами таскают — моются, зубы чистят, скребутся, ко сну готовятся. Им и в голову не ударяло, что красные близко хоронятся.

Враг непуганый, доверчивый: наши ребята еще в этот район не наведывались.

Вот ждут-пождут. Думают: не устанем ждать, только бы выждать.

Темень опустилась на землю. Помаленьку затихло все. Молодые парни вперед рвутся, а Семен не разрешает, глушит их пыл и охоту:

— Пусть уснут крепче. Нам они пока ни к чему. Нам склады нужны.

Отдает Семен боевым друзьям приказ: «Часовые у складов сменяются каждые три часа. Как только их сменят, снимаем без шума часовых». Распланировал все чин чином, а сам с оставшимися партизанами встал на охрану: случится что непредвиденное — защищать своих.

— Тихо, без шума! Главное — тишина! — еще раз предупредил Бессмертный.

Сменили японцы часовых. Разводящие ушли. Подползли партизаны к первому часовому. Он ежится, нос в меховой воротник прячет. Силантий за углом затаился и под ноги часовому бросился, когда он мимо проходил. Часовой и ойкнуть не успел, свалился. Ребята сверху на него налегли, кляп в рот заткнули, чтобы не верещал. Второго тоже удачно сняли. Слушают. Тишина. Значит, все в порядке.