Вера Солнцева - Заря над Уссури

Варвара села на скамью. «Сейчас уйдет Лесников. Увидит Семена… А я? Когда же мука эта кончится?..»

— Ну, хозяева, спасибо за хлеб-соль, за ласку. Время идти, путь не близок.

Варвара сорвалась с места, засуетилась:

— Чуток обождите, дядя Силантий! Я в отряд сухарей насушила. Отнесите. Не обессудьте!

— Давай, давай, Варя! Едоков много, все сгодится, — охотно согласился Лесников.

— А ты, Лерушка, оставайся у нас. Уже поздно, — предложила Варвара.

— Ой нет! Что вы, тетя Варя! Пойду. Настя ждет, беспокоиться зачнет, не случилось ли чего со мной. У нас уж так постановлено — ночевать дома.

— Она со мной дойдет, — сказал Силантий, — мне в тот же конец. Ну, прощевайте, хозяева. Еще раз спасибо за привет, за добро. Ты, Варвара, поберегайся. По лицу видать — последние месяцы носишь. Не поднимай, смотри, тяжести. Ну, будь здорова!

— Семен… Семена-то… — захлебнулась от волнения Варвара, придерживаясь за косяк двери, — доглядывайте за ним, дядя Силантий…

— Догляжу, догляжу, Варя! Ну, время не ждет. Никанор Ильич, попрощаемся…

— Поцелуемся, старик, — серьезно, с грустью сказал Никанор, — поцелуемся, старый гриб. Сердце — вещун, пророчит мне, что не увижу я тебя больше, смертушка за плечами ходит, — доверительно продолжал дед. — Все меня Онуфревна зовет: «Никано-орушка… Никано-ор!» Раньше далеко будто звала, теперь все ближе и ближе…

Они неловко расцеловались.

— Придумал на ночь глядя страстей, — засмеялся Силантий, дружелюбно обняв сухонького старика с белым облаком волос над выпуклым открытым лбом, с широкой, окладистой бородой. «Сколько лет трудились рядом на рыбалке, в тайге охотничали, деревья валили…»

Спокойно оглядев друга, Никанор повторил:

— Не увидимся, Силаша! Сердце чует грозу.

Растерянно потоптавшись на пороге, Лесников сказал упавшим голосом:

— Жить надейся, а умирать готовься — на том и стоим. Нам с тобой жаловаться не приходится: пожили по локоть — остается жить с ноготь. А всё торопиться ни к чему. Надоест там лежать…

Вольничали, озоровали иногда молодые партизаны. Особенно когда отряд располагался в деревне на ночлег: то курчонка, утенка сгребут, на костре поджарят, то тряпку или полотенце стащат — чистить до блеска, как любил командир, походную винтовочку.

Узнал как-то о таком деле Сергей Петрович и так распалился, аж жар от него пошел.

— Кто мы такие с вами? — спрашивает он выстроившихся по его приказу партизан. И сам отвечает: — Красные партизаны! За что на смерть идем? За власть народную, за счастье трудового люда! Кто, рискуя жизнью, нас прятал? Кто предупреждал об опасности? Народ! Крестьяне! А чем им отплатили воришки? Черной неблагодарностью. Век вор куренком сыт будет? Нет. А у крестьянки обида на нас долго будет жить. Деревня косо станет смотреть: «Это не красные партизаны, а грабители». Стыдно мне! Моргаю глазами в ответ на жалобы. Мой первый и последний сказ: воров в отряде не потерплю! Жалоба — и вопрос решен: прочь из отряда! На все четыре стороны!

Слово Лебедева — закон. Присмирели рукосуи.

В отряде славно прижился пришлый из Сучана рабочий паренек Илька Шерстобитов. Белый каратель генерал и интервенты потрепали сучанских партизан: отряд отступил, рассыпался по тайге в поисках спасения. У Ильи на Корфовской был дядя. Он к нему и притопал за сотни верст. Дядя был связан с партизанами и переправил Илью в отряд Лебедева.

В драной рубашке пришел Шерстобитов с Сучана, а листовочку-воззвание сохранил. О мести генералу мечтал за разгром партизан и гонения!

Приамурцам понятны и близки призывы сучанцев.

— Прочти-ка, дружище, воззвание.

«Всем, всем, всем!

Пламя революционного восстания рабочих и крестьян охватило все селения Сучана. Вот уже неделя, как восставшие против белогвардейцев и интервенции красные партизаны выдерживают бешеный напор банды генерала Смирнова. Бандиты расстреливают и порют раскаленными на огне шомполами крестьян и рабочих. Мы восстали потому, что страстно хотим помочь нашей Советской стране свергнуть палача Колчака, восстановить Советскую власть в Сибири и на Дальнем Востоке и прогнать интервентов. Помогите нам! Организуйте партизанские отряды, идите в бой с нашим вековечным врагом! Поддержите нас! Да здравствуют Советы! Долой палачей! Ни пяди не уступайте завоеваний революции.

Сучанские партизаны»

Читает, не ленится Илья. Парень артельный, душа нараспашку, песни петь мастак. Грудь широкая, голос как труба иерихонская.

Соберутся вечером партизаны, сучанскую боевую песню поют. Голоса Семена и Ильки красивые, сильные, как колокола с малиновым звоном, гудят:

Хорошо Илька пел, да только где сел! Взбрела парню дурь в голову. Знал — Сергей Петрович ценит его за геройские дела, за то, что никакой работой в отряде не брезговал: дрова рубить? — рубит; кашеварить? — пожалуйста; в засаду идти? — с великим удовольствием! Главное его дело — винтовка! Соколиный глаз у парня.

— У тебя, Илька, — смеется Сергей Петрович, — глаза посильнее совершенного оптического прибора!

Испытывали Илью с винтовкой во всяких положениях: стоя — бьет в цель без промаха; сидя — бьет; лежа — бьет; на боку — бьет! Будто не целится, а так, играючись, чуть примерит глазом — и цель пристреляна! За боевые заслуги уважали Илью, и Лебедев им дорожил. Похвастался Илья: «Украду у бабы, мне командир ничего не сделает!»

Сказано — сделано. Спер у бабы полотенце — она его у сундука сцапала. Слезы, крик. Узнал командир.

Собрал отряд.

— Вор Илья Шерстобитов, три шага вперед! Раз, два, три!

Вышел Илька, голову повесил: дело по-серьезному оборачивается.

Доложил Лебедев отряду про его провинность.

— Собирайте вещи, Илья Шерстобитов. Через десять минут чтобы вами и не пахло в лагере!

Взвыл Илька, объясняет: шутил, мол!

— Поганая овца стадо портит, — отрезал командир. — Идите, Шерстобитов. У нас дороги разные. Нам не до шуток.

Молодые партизаны любили Ильку за веселый нрав, чуб шоколадный в кольцах, за улыбку до ушей, сердце широкое — рубаху снимет для товарищества.

Пошли парни к командиру. Лебедев слушал их хмуро.

— Нам не до шуток! Поймите, ребята…

Запальчивый Володька Игнатов захотел мудрость житейскую Лебедеву показать, прервал его на полуслове: