Вера Солнцева - Заря над Уссури

Посылает Семен связного к Яницыну: все, мол, выполнено. Скоро подъехал к складу Вадим Николаевич с обозом. Лошадям ноги мешковиной обмотали, не слышно, как шагают. Сбили замки со складов.

Сани загрузили рисом, сахаром, мукой, овсом, обмундированием, брезентовыми плащами, обувью. Много всякого добра. Во втором складе — винтовки и патроны. Поживились знатно. Торопятся ребята: со сковороды отведали, как бы сковородника не попробовать!

— Довольно! В одну руку всего не загребешь. Остальное придется сжечь, чтобы им не оставалось, — распорядился Семен, — гоните быстро домой, в тайгу. Не задерживайтесь ни на минуту! А мы с комиссаром, Василем Смирновым и Лесниковым здесь останемся поговорить с интервенцией — спросить: зачем пожаловала? Нас не ждите, сами выберемся, не маленькие…

Отъехали сани. Затихло все.

— Скоро смена караула, — сказал Бессмертный, — надо поспешать. Тебе, комиссар, самое ответственное задание. Вот тебе связка гранат. Ползи к казарме, вон к тому окну, а я в это буду бить. Василь! Как только услышишь, что мы гранаты кидаем, — твоя очередь по конюшне бить, прямо по дверям, чтобы лошади разбежались. В ночь японцы не осмелятся их разыскивать и за нами в погоню идти. Они к утру только и разберутся, что к чему, а нас уж тайга укроет. Тебе, Силаша, оба склада поджечь. Фугани керосинцем из бутылки поширше! Пока японцы очухаются, мы должны растаять…

Так все они и сделали. Удачлив Костин в ратном деле: боевое счастье сопутствовало ему — все прошло как по-писаному. Бросили они в окна по связке гранат — и айда: «Давай с ветерком!»

Слышат — у японцев крик, стон, визг поднялся. Пуляют с перепугу, так, без толку.

Василь бегом к конюшне, в дверь гранатами саданул. Кони на дыбы поднялись, ржание, визг, рев стоит. Партизаны — в бега! Верст пять по снежной дороге без передыха оттопали.

Лесников сдал, храпит, как конь запаленный.

— Товарищ комиссар! Товарищ Яницын! Невмоготу мне, выхожу из игры, ежели передыха какого-никакого не дадите. Сеньке что деется, он мужик бессмертный, а у меня становая жила устаревать стала, лопнет — и придется вам скакать без пристяжной…

— Я, товарищ Лесников, тут лицо подневольное, — пошутил Яницын, — за старшего у нас сегодня товарищ Костин. Обратитесь к нему.

— Семен Никанорович! Побойся бога, дай роздых! — взмолился Лесников. — Я из битюгов, а не орловских кровей рысак, мне призов не брать…

Смеется на шутку Бессмертный.

— Привал! Покурим, други?

— Покорно вас благодарю, — отвечал Силантий, — не нюхаю, не курю, а табачок поскорее давай!

Покурили. Возбужденный Лесников потирал руки:

— Рыбак с удой и снастью — не сирота! Партизан с винтовкой, гранатой и пулями — воитель!

Добрались до лесного стана. Партизаны уже ждали их.

С добычей — оружием, патронами, снаряжением и пропитанием — ожили, повеселели партизаны.

— Кто воюет за правое дело, тот в бой идет смело! — прихвастывал-храбрился Лесников: и его доля воинская легла в партизанскую прибыль. — Наглядно видно: один горюет, а артель воюет!

Лесников часто забегал в Темную речку и всегда улучал минуту, чтобы передать Костиным привет от Семена. Приход старого дружка словно молодил Никанора Ильича, вливал в него свежие силы.

Примостившись поближе к пылающему челу русской печи, старик тоскливо допытывался у Силантия:

— Просвет есть какой-нибудь, Силаша? Или так и будете бродить по лесам, как звери таежные? Силен японец с американцем и Калмыков-Каин!

Никанор Ильич опустил с лавки ноги, обутые в домодельные чуни, вытянул вперед шею, ждал ответа.

— Просвет? А как же иначе? Без этого жить нам в тайге, рядом со зверем, было бы невозможно. Я так считаю: настает уже серенькое утро, а значит, будет и красный денек!.. Не век усидит на нашей шее Ванька Калмыков. Всех не перебьет: народ, что реку, бадьей не вычерпаешь. Ты думаешь, калмыковцев много? Так себе, ордишка! Тысяч пять. Калмыков не долгий на народе ездок: ездил черт за облака, да оборвался. Кнут-погонялка у него есть, а коня-возилки нет, а он того не понимает: выше носу плюет — сам себя и заплюет. Его одного-то, как тлю, растереть можно, и мокрого места не останется. А за ним — сила! Интервенты — это да, орды! Без их подмоги Ванька сразу остынет. Мертвым телом в Амур булькнет.

А раз так, приходится нам драться с интервентами не на живот, а на смерть. Первое время действительно боялись мы, аж поджилки тряслись. У них орудия, пушки, пулеметы, винтовок тысячи. А у нас ружьишки дробовые охотничьи, берданки, вилы, топоры. Пришлось у пришлой орды занимать. Ничего, потихоньку пособрались. Теперь и у нас оружие есть — трофейное, своими руками взятое. Теперь они нас боятся, хвост поджимают. Стоянку делают — кругом деревья порубят, повалят, чтобы не подползли к ним незаметно, не выскочили из засады нежданные гости. Столбы поставят, на них доски положат, деревянную вышку устроят. Наверху часовой похаживает, во все стороны поглядывает. Мы и часовых научились снимать. Возьмешь его легонько с дерева на мушку — и готов. Был полковник, стал покойник…

— Как мой-то воюет? — конфузливо любопытствовал Никанор Ильич. — Очень уж смирен, поди? Он у нас к ласке, привету обвычен.

— Знаешь, старина, как про Семена в отряде теперь говорят? Ловок и смел — пятерых одолел: одного — штыком, другого — кулаком, третьего — гранатой, четвертого — лопатой, а пятого гада свалил прикладом.

Стемнело. Варвара и Лерка вошли в кухню, где беседовали друзья. Лерка раздула самовар.

— Садитесь за стол, дядя Силантий, — пригласила Варвара гостя. — Поужинаем. Садитесь, батюшка, садись, Лерка. Дядя Силантий! Рыбки с картошкой?

— Дядя Силантий! Ишь ведь, как тебя величают, Силаша! — засмеялся Никанор Ильич. — Вот что значит помолодеть на десяток лет…

— Да я и сам задумался. Ублаготворила меня Варвара Никитична. А рыбки — рыбки не откажусь. Старому рыбаку кета и во сне снится…

Довольный Лесников расправил бороду, покрутил усы, лукаво подмигнул Лерке:

— Подрастешь ты, а я обратно молодой стану, свататься за тебя приду.

Лерка засмеялась, спряталась за кипящий самовар.

— Ась? — вдруг откликнулся на чей-то зов дед Никанор и оглянулся назад.

— Что вы, батюшка? — заботливо осведомилась Варвара и слегка побледнела: Никанор Ильич частенько стал откликаться на чей-то никому не слышный зов.

— Никак меня кто-то кликал? — спросил старик, пытливо оглядывая всех. — Ай я ослышался?

— Никто тебя не звал, Ильич, — недоуменно посмотрев на него, ответил Лесников и с охоткой принялся за любимое блюдо уссурийского крестьянина — отварную красную рыбу кету. — Побалуемся матушкой кетинкой. На чужом блюде рыбка завсегда дешева…

— Ешьте, ешьте, дядя Силантий, — радушно угощала хозяйка, пододвигая гостю тарелки со снедью.