Вера Солнцева - Заря над Уссури

— Я побегу обратно. Скажу дяде Силаше. Он ждет у дуба разбитого. Спокойной ночи, тетя Варя.

Лизка ускакала: только заплатанные валенки засверкали.

Через несколько минут в избу вошел Лесников. В новом брезентовом балахоне поверх мехового полушубка, в высоких ичигах, с походным непромокаемым мешком на плечах, будто и не на возрасте, а молодец молодцом.

Варвара чувствовала, как отходит, возвращается на место ее встревоженная душа. «Веселый. Значит, вести добрые. Сема жив». И голос перехватило, еле сказала:

— Здравствуйте, дядя Силантий!

Лесников поздоровался с Варварой, потрепал по русой голове Лерку; сбросил на лавку брезентовый, гремящий от мороза балахон, полушубок, мешок, шапку и лукаво подмигнул на вещи:

— Трофейное дерьмо! Еще японцем пахнет. Из ихних складов выгребли. Никанор-то спит? Одряхлел? Его к нам в отряд надо — мигом омолодеет. Партизана, как и солдата, дождь промывает, ветер продувает, огонь закаляет. И не узнали бы Никанора. Стареть некогда!

— Семен-то наш, он живой ли? — нетерпеливым, сорвавшимся голосом спросила Варвара.

— Ой, Варя! Делов у нас куча. Велел передать — будет вскорости. Не терпится мужику узнать, как ты тут. Скучает по семье, страсть! А отлучиться не может. Дисциплина! — важно произнес Лесников.

«Скучает Сема. Семенушка ты мой! — тоскливо рванулось сердце молодой женщины. — Глазком бы на него взглянуть. Может, умру и не увижу».

— Нешто хоть на часок забежать не может? Все сердце изболело. Обида берет! Лерка — одна моя надежда: если что стрясется, она около меня. Деденька ныне не опора. Устарел.

— Вот и держи Лерушку около себя. А ты все трудишься и трудишься, стрекоза? Подросла как… Вытянулась, тростиночка. А ты не обижайся, Варя, зазря на Семена. Грех. Он под пулей часто ходит. Какая тут обида? Калмыковцы-враги на днях объявления вывесили — за Семенову голову цену большую назначили. Обещают за живого или мертвого Семена Бессмертного тысячи дать. Насолил он! Теперь в бою одно спасение — как крикнешь: «Вперед, братва, вперед, воины Семена Бессмертного!», так враги сразу врассыпную кидаются. Хорошо знают имя Семена.

— Как это за его голову цену назначили? — с трудом шевеля побелевшими губами, спросила Варвара.

— Да ты не пугайся… — спохватился Лесников, что сболтнул лишнее, — это у них такое обыкновение, заведение то есть такое дурацкое, есть. Они — буржуи, капиталисты, ну и привыкли, значит, все покупать, все продавать… Думают, что и наш народ на это дело, на деньги, значит, польстится… — «Ох и плету я плетуху, сам не разберусь, что говорю!» — подумал растерянно Силантий, не зная, как и выпутаться из положения.

— Ну, а если найдется такой человек — выдаст Семена? — выкрикнула Варвара.

— Да ни в жисть! Семен Никанорович у нас в редком почете. Богатырь-человек! Любят его партизаны, уважают — за него в огонь и в воду пойдут. Сколько он человек из рук верной смерти вырвал. У твоего Семена голова — умница, и силы на десятерых.

— Как я его просила: «Не лезь на рожон, остерегайся!» Не думает он о семье! — горько пожаловалась Варвара.

— Зря так говоришь, Варя! — возмутился Силантий. — Он к семье сердечно приверженный. Эх, Варя! Только бы нам до победы дорваться! Будут у нас Семен, Василь, Сергей Петрович наипервейшими людьми на селе. Придет наш час — сгоним чужаков в ихние моря, советскую власть опять постановим. Первый раз советскую власть как мы держали? Темнограмотные, руки к этому делу непривычные, заскорузлые. А паразиты всякие, дармоеды — меньшевики да эсеры — пользовались этим. Мы на свет из яйца вылупились, по доверчивости не умели еще мусор от зерна отличить — поверили им, не знали, что птицу кормом, а человека речами обманывают. И доверились мы таким землемерам, которые у нас же из-под голов подушки отмежевали. Вот и пришлось нам по лесам с дубинкой гулять. Нас и продала эсеровская да меньшевистская мразь. Они не люди — ветошь, а от ветоши и молодой траве ходу нет. Мы теперь горько ученые, знаем: слушать слушай, да только не всякому верь! Мы, Варя, свято, непорочно живем! Голод нас мучает, холод донимает, вша поедом ест, кровь сосет. Наш двор, Варя, в тайге крыт светом, а обнесен ветром, а посмотрела бы ты, какой у нас народ бедовый-развеселый! Голодно? Подтянем потуже пояс — и как с гуся вода! Унывать нельзя — это дело гибельное. Скажем мы ворогам-чужакам: на одном плесу двум рыбакам не житье! Под сапог японца или американца никто из нас не пойдет. Народ в лесах все прибывает и прибывает: невмоготу ему, значит, с чужаками под одним небом жить, одним воздухом дышать.

— Хо! Кого я вижу? Силаша! Здоров, гриб-боровик! — приподнимаясь на лавке и сбрасывая с себя ватное одеяло, закряхтел Никанор Ильич. Всмотрелся дальнозорко в гостя, прибавил: — Да какой ты гриб-боровик? Совсем молодой беленький грибок. Как здоров? Слушал я тут твои россказни.

— Наше вам, дедушка Никанор! — весело сказал и раскланялся Силантий. — Поклон с хохлом, челобитье с шишкой! Живем — не стареемся, что нам деется! Чего это ты с курями вместе на нашест забрался? Ночи мало?

— Устарел, милый! Косточки просят покоя…

— Покой! — фыркнула Варвара, перетирая чашки. — Целый день на дворе топчется, работенку ищет.

— Мои руки без труда немеют. Нет, ты не смейся. Силаша! Немеют, как неживые делаются, если сижу без дела. Попробую их — как деревянные, холодные, плохо гнутся. А как только возьмешь топор, рубанок или, скажем, вилы — руки, глядишь, и оживают: теплые станут, кровь в них забегает. Семен, значит, здоров?

— Здоров, здоров! Днями к вам забежит.

— Сергей Петрович у вас все за заглавного?

— Сергей Петрович? Он — герой, всему делу голова. Будто в огне его перекалило, будто век воевал. А ведь он до германской войны хоть в таежном охотничьем деле хорошо смыслил, но военного патрона в ружье загнать не умел. Дисциплину держит, тихий, голоса не поднимет, а боятся, уважают его пуще прежнего. Глянет на кого недовольно поверх очков — человек и сник, душа в пятки уходит. «Самовольщины, говорит, я в отряде не потерплю, самочинничать не позволю. Выполняйте мои приказания или уходите из отряда». Видит он плохо, без очков шага не ступит. А все кругом заметит, все в учет берет. Он у нас как хорошая наседка: одним глазом зерно видит, а другим — коршуна.

— Я слыхал, Сергей Петрович партейный? — полюбопытствовал Никанор Ильич. — В большевиках ходит?

— Большевик! Большевик! — оживленно откликнулся Силантий. — В партизанских отрядах только и есть одна партия большевиков-коммунистов. Меньшевик и эсер голода-холода и смерти боятся, в партизаны не идут. Помнишь, Никанор, приезжал к нам партейный из города, невдалеке как Советам пасть… В Красную гвардию мужиков сватал. Еще тогда «корова-бык», Зотейка Нилов, с Николкой Аксеновым схлестнулись?