Вера Солнцева - Заря над Уссури

— Спасибо за все, Елена Дмитриевна! Скоро в путь. Разлежался я, разнежился около милых нянюшек…

Неулыбное, побледневшее лицо, закушенная губа. Быстро взметнулись и несмело, скороговоркой что-то сказали ему черные печальные очи. «Что, Аленушка, что?..»

Яницын заметно окреп, закипел, нетерпеливо рвался к действию. Стали прибывать связные из штаба с донесениями. Пополнялась заветная книжица.

«Направленный в 36-й колчаковский полк (расквартированный в Хабаровске) партизан Д. усилил разложение и брожение в полку. Увел к партизанам всю пулеметную команду полка». Вот молодец! Пулеметчики захватили с собой все пулеметы. Молодцы! Вечером подсаживался к его нарам Лебедев, слушал.

— Ну и Миша! — оживленно рассказывал Вадим. — Миша Попко — ты его знаешь — зело отменно расквитался с беляками. В Черную речку, где стоит его отряд, интервенты прислали ультиматум: или партизан из села вон, или ждите жестокую кару! Миша собрал народ. «Нахалы! — говорит он об интервентах. — Сами трещат по швам, вот и хотят вызвать трения между крестьянами и партизанами. Если вы потребуете, чтобы мы ушли из села, то хотите вы этого или нет, а у партизан будет к вам враждебное, недоверчивое отношение. Партизаны вас защищают, гибнут за вас, а вы их в шею?» Попко — мужик толковый: разъяснил до точки. Отправили послание: «Партизаны — наши дети, сыны, отцы, братья — борются с врагами народа!» Посему крестьяне и не намерены удалять их из села!

Карательный отряд — японцы-солдаты в санях, а конники из «дикой сотни» Калмыкова верхами — двинулся к Черной речке. Славная была им оказана встреча! Партизаны-конники из другого отряда — их предупредили крестьяне — как гроза налетели на карателей. Полное поражение интервентов и белых! В Хабаровске переполох, в войсках — брожение умов. Массовые переходы к нам! Калмыков, как медведь, которого собаки дергают за штаны, не успевает огрызаться! Своих стреляет, пытает, измену ищет. А чего ее искать? Солдаты бьют офицеров и бегут в лес — под защиту партизан…

Проводили партизаны Вадима Яницына. Без опаски отпустил его фельдшер — здоров.

А тут новые события нагрянули.

За передними санями, на которых сидел возница, бежали потрухивая еще две лошади — без возниц. На одних санях горой высились мешки с пшеничной мукой — белые бязевые пудовые мешки с клеймом! — пятипудовые — с ржаной мукой. Подпирала мешки большая дубовая бочка с медом липовым — белым, густым. На вторых санях мешки с крупой — гречка, пшено, рис, бутыли, четверти с подсолнечным маслом, свиные окорока, две телячьи тушки. На третьем — под сеном картофель, бочки с кетой, банки с кокосовым маслом. Возница, помогая партизанам разгружать сани, сказал:

— Это половина, а в следующий раз довезу остальное.

— Откуда такое сказочное богатство?

— По завещанию! — ответил возница — хромоногий Захар Килов, связной Лебедева в Темной речке. — По завещанию! — и снял с головы шапку: почтил покойника.

— Захар! Килов! — крикнул Лесников. — Товарищ командир к себе требует!

Возница скрылся в землянке командира.

Дядя Петя опять скорбел. Единственный наследник, ненаглядный сын, родная квелая кровь, скрипел, скрипел — жил. Но в селе появилась неумолимая болезнь — «глотошная». Заразился сын, приказал долго жить!

Все поплыло между рук у дяди Пети. Все немило-постыло. Он бродил по большому дому, тыкался в безысходной тоске из угла в угол, не отдавал беспрестанных хозяйственных распоряжений Лерке и Марье Порфирьевне, которые не бросили его в беде — ходили и без его указаний за скотом, держали в порядке дом, хозяйство.

Лохматый, с нечесаной сиво-рыжей бородой, потерявшей блеск и лоск, с красными, наплаканными глазами сидел дядя Петя один в гулком, пустынном доме. Потрескивали от мороза бревна; круглая, как большой блин, луна-лунища лила яркий свет. Далеко окрест просматривалась улица, Уссури, избы.

Дядя Петя смотрел в окно устало, безразлично. Еще не отболело в груди, к которой недавно прижимал малиновое от жара лицо дорогого сына. Еще щемило, еще болело неотплакавшееся сердце!

На проезжей дороге от американских казарм вдруг показались двое. Ближе. Ближе. Один высокий-высоченный. Другой широкий, почти квадратный. Он знает их. Он давно ждет их. Еще в первое их посещение слышал он, затаившись у двери, сговор отнять у него золото. Он готов к встрече. Нет страха. Только ненависть. Тянут руки к чужому добру! Они — его братья: человек человеку — волк! Волки, волки!.. На миг мелькнула мысль: а может, уйти? Уйти и переждать у Новоселовых, как делал дважды, когда они приходили? Поцелуют пробой и пойдут домой. Нет, не стоит. Тогда дело другое — жив был наследник, из-за него дрожал, сохранял шкуру. А сейчас все подготовлено. Золото сплавил. Никто не подозревает, куда упрятан заветный сундучок! Никто!

Стук в дверь. Испугался? Дрогнул? Нет. Иди, дядя Петя. Встречай гостей.

Они вошли в дом как добрые друзья, как милые соседи. Проститься. Едут во Владивосток. Расстаемся, дядя Петя, навсегда. Американцы — друзья России и не вмешиваются в ее внутренние дела. Скоро войска Соединенных Штатов Америки покинут Дальний Восток. Адью, дядя Петя! Вери мач…

Он покорно поддакивал им, покорно подносил вина, закуски. Богато угощал тороватый хозяин. Не жалел. Не скупился. А сам напряженно ждал. Рассыпались в любезностях: фермер, рачительный, образцовый! Пили сами, поили хозяина. Они уже и лыка не вязали. Великан веками хлопал, как сова на свету. «Фига ли — и сыт, и пьян, и нос в табаке. И все на дармовщинку!» А сам ждал. Вино ударило ему в голову: море по колено!

Подполковник сказал по-английски розовому, как спелый арбуз, великану, не сказал, а проворковал:

— Приступаем к допросу, Джонни? Пора пощекотать этого рыластого кабана около толстой шейки…

На родном подполковнику языке дядя Петя ответил:

— А ты, жаба, рыластый боров, не хочешь, чтобы я пощекотал вот этой штуковиной твою шейку?! — Выхватил из кармана заряженный наган и направил его на добрых друзей, на милых соседей.

Жабьи ошалелые рожи собутыльников, остолбеневших не так при виде револьвера, как при звуках родной речи из уст дяди Пети, рассмешили хозяина дома. Он так ждал этого мгновения, так живо представлял себе эти воровские морды в момент, когда он заговорит на их языке. Болтали, как бабы, как бесстыдные сороки, а он стоял у притолоки двери и слушал…

— Грабить пришли, гангстеры? За золотишком прискакали?.. — И опять не сдержался, неосторожный человек, засмеялся: онемели? И зря засмеялся, поперхнулся, — стоило это ему жизни. И не только ему, а и милому соседу — подполковнику.

Подполковник и дядя Петя выстрелили одновременно и одновременно упали. А длинноногий Джонни постыдно бежал с поля брани, бежал, как сохатый, — так был потрясен неожиданным поворотом событий…