Вера Солнцева - Заря над Уссури

— И так больно учена стала, много знаешь. Не смей!

Провались ты пропадом все на белом свете! Не в драку же с ним лезть?

Свету белого Алена невзвидела, ходит туча тучей, ни радости ей, ни просвета. Но твердо сказала мужу:

— Не будет по-твоему, Вася! Темнограмотная я, вот беда! Какая от меня польза? Пойду я к Сергею Петровичу, поклонюсь в ноги: «Учи! Учи!» Ты меня, Вася, не останавливай, не в твоих силах удержать.

Взвился, как змей ужаленный, Василь:

— Убью!

— Ох, Василь! Василь! Нашел чем пужать! Да я давно тобой убитая…

Василь отчаялся, работу забросил, за женой следил; чувствовал — уходит, уходит душой от него жена все дальше и дальше и не в его силах догнать ее. Совсем обезумел, взъярился, бешеный; настало Алене такое житье, что как встала, так и за вытье!

Она гордая, на миру и виду не показывала, не болтала лишнего: «Не тащить же сор из избы?» — но уже не прощала, не оправдывала, гневом клокотала. «Уйду я от него! — порой и так думала, но тут же себя обрывала: — Стыдобушка! Муж законный — его воля и власть! С испокон веков так, не нами заведено! Ах! Что же делать дальше? И ума не приложу!» Одно твердо знала Алена: Ленин женщину за полноправного человека почитает. Значит, без свободы и прав нет ей больше житья на белом свете.

Василя мотает ревность и злоба, колотится он, как упрямый козел об ясли, на своем стоит:

— Брось! Не ходи на собрания!

В последнее время все чаще кричит, вне себя:

— Убью!

Изничтожит он ее. Эх! И могила не страшна, коли жизнь не в радость, а в одну сухоту! Стала день ото дня сильнее задумываться. Живут они на белом свете как два пня — ни жару от них людям, ни холоду. Алена по ребятишкам тосковала, но своих не было. Иной раз больно корил ее Василь: «Бесплодная ты…» А кто из двоих бесплодный — один бог ведал.

Затосковала она, так затосковала — впору руки на себя наложить. Потом одумалась: «Поживу, может, послужу чем народу. — И решила: — Будь что будет! От своего слова не отступлюсь. Нет, Василь, нет, муж законный, квашню крышкой не удержишь!»

Тишком от ерепенистого мужа в школу бросилась, к учителю Сергею Петровичу.

«Политический», как звали его крестьяне, все понял с полуслова. О семейных побойных делах Алена умолчала, но призналась, что муж не одобряет ее решения учиться и потому бегать будет в школу потайно. Взмолилась жарко:

— Учи! Открой глаза бабе темнограмотной! Невмоготу в потемках жить!

Споро, беда как ладно дело у них пошло. Лебедев подбрасывал ей знания щедрой пятерней, требовательно взыскивал: все ли почерпнула, не пошла ли по верхам?

Сергей Петрович составил программу занятий и следовал ей, как он говорил, пунктуально. Придет она к учителю под вечерок, совестно ей: видит — человек усталый, весь в заботе общественной, каждая минутка у него на учете, — но так надо было ей умных речей его послушать! Он встречал ее приветливо, как родную.

— Милости просим, Елена Дмитриевна! Ну как поживаете?

— Спасибо, Сергей Петрович! Ничего! Живу, пока мышь голову не отъела! — посмеиваясь, отвечала Алена.

Впервые в жизни Алена полным ртом воздуха глотнула. Учитель увел ее в другие страны; показал жизнь черных и белых людей; побывала она в богатой и жестокой Америке, в столицах Европы, поплавала по незнакомым морям и океанам. Вот тебе и свет клином сошелся в Семиселье! Мир-то какой широкий и просторный!

— Сергей Петрович, — спрашивает его Алена, — а почему мир так неравно устроен: вся деревня в бедности бьется, а живут только богатеи? Почему среди людей правды нет?

— Собственность в руках деревенской буржуазии, — отвечает он, — а собственность — страшная сила! Что дядю Петю вверх тянет? Богатство, шальные деньги, добытые ему вашим горбом. Вот и получается, что золото веско, а богатеев вверх тянет.

Повел ее Лебедев в дворцы и лачуги. Поняла-приняла она крик души тружеников: «Мир хижинам, война дворцам!»

— Отныне не будет воли у класса эксплуататоров, — говорил учитель, — навсегда порушена жизнь, казалось бы, незыблемая. Хозяевами земли и заводов стали крестьяне и рабочие. В их руках воля и власть сделать жизнь прекрасной и удивительной. Дайте только срок…

— Улита едет, когда-то будет?..

— Управимся с разрухой, саботажем, внешними и внутренними врагами — все заново перестраивать будем. Сейчас все в наших руках, Елена Дмитриевна, — слышит она глуховатый голос учителя, — фабрики, леса, земли, рудники, шахты — все народное. Гигантские дела натворим. Сейчас даже уму непостижимо, как скакнет вперед матушка Россия!

Спасибо щедрому человеку, обширные знания свои Сергей Петрович отдавал не скупясь, полной охапкой, — бери, не ленись! Одну за другой снимал он с книжных полок книги. О каждой из них они потом много говорили, и странно — после этого расцветала книга новым цветом: оказывается, и читать надо умеючи!

Особенно отдалась в Аленином сердце давно известная и много раз читанная в ее семье поэма Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».

По-своему, задушевно и выразительно, читал учитель. Вот горюет Матрена Тимофеевна над сыном Демушкой; вот ложится скорбная мать под розги за сына Федотушку. Алена даже с места вскинулась, руки в тоске заломила, когда учитель со страстной силой прочел слова — крик оскорбленной души несчастной крестьянки:

Как отозвалась на эти святые, праведные слова оскорбленная в лучших чувствах крестьянка Алена Смирнова! Как закричала, зашлась от внутренней неизбывной боли: «И я ведь потупленную голову, сердце гневное ношу!» Подслушал, что ли, чудодей? Никакими другими словами не описать того, что деется и в ее смятенной, растерянной душе! Крадучись, будто нечестное дело делает, тайком от мужа, от близкого человека, по сторонам со страхом оглядываясь, бегает учиться в школу…

Неприметно, исподволь спрашивал Сергей Петрович свою ученицу: как ей живется, почему часто грустна, нет ли беды какой?

— Беда не дуда, — чуть вздыхая, говорила она, — поиграв, не кинешь… Как все бабы, свою долю несу: живу — покашливаю, хожу — похрамываю.

От души смеялся на ее хитрые недомолвки Сергей Петрович, милый человек, родная душа; поперву не допытывал он ее, но догадывался.

— Да вы веселая, оказывается, Елена Дмитриевна…

Улыбается она на его хорошие речи и чувствует, будто отлегла у нее от сердца тяжесть.

— Всяко бывает, Сергей Петрович, и скоморох ину пору плачет.

Он сразу серьезный станет, поглядит пытливо.

— А чего вам плакать-то? Детей у вас нет, а одна голова — не печаль.

— Не печаль, — согласится Алена, — а нам, бабам, так живется: что день, то радость, а слез не убывает…

Она много не болтала. Совестилась: своего дела у него хватает по горло. Поучится часок-другой и обратно бежит. Задумчивая стала: ясно видит — не в гору живет, а под гору; нескладно выходит — жили-жили, все жилы порвали, а что толку? Ночи долгие за книгой стала просиживать: кто хочет много знать, тому надо мало спать. Но дороже книжной буквы было ей живое, необыкновенное слово учителя. Будто маг или чародей, открывал он ей миры широкие, — хоть в голос кричи: за что же, люди добрые, за что, скажите, Смирновы, муж и жена, полжизни на порченых коров да на дядю Петю стравили?