Вера Солнцева - Заря над Уссури

— Не спешите, посидите с болящим. Чаю попьем. А-фу порадовал байховым чайком, — сказал учитель.

Алена, оправляя на голове низко повязанную белую шаль, ответила:

— Спасибо, Сергей Петрович! Мы с Василем к вам завтра наведаемся. Вы уж только не вставайте, вылежите, а то надолго сляжете. До свидания, Сергей Петрович! Поправляйтесь… — Хмурясь и дичась, протянула руку Яницыну. — До свидания, Вадим Николаевич…

— До свидания! — ответил он.

Крепкое, почти мужское рукопожатие Смирновой, прямой, в упор, взгляд черных горячих глаз, словно бы взыскующих чего-то, вновь потрясли Вадима. Скрывая волнение, он низко поклонился ей и повторил:

— До свидания!

Гости ушли. Яницын следил за ними в окно. Троица гуськом шагала по дороге. Впереди Василь. За ним Алена. Замыкал шествие Силантий. Вот и скрылись… Яницын посмотрел на Сергея — тот лежал с закрытыми глазами, горестно прикусив губу.

— Что с тобой, Сережа? Тебе плохо?

— Плохо, очень плохо, Вадим! Больше того — скверно. Принеси-ка из той комнаты альбом. Он на шкафу, сверху. Прячу от любопытствующих…

Яницын принес альбом, развязал его.

— Прикрой, пожалуйста, дверь, — попросил учитель. — Валерия может случайно зайти — увидит или услышит лишнее. По детскому недомыслию сболтнет…

Вадим прихлопнул дверь и с неподдельным интересом воззрился на альбом.

Медленно, будто нехотя, открыл его Лебедев. Милый женский профиль. Второй рисунок — та же молодая женщина в глубокой задумчивости. Новый рисунок — она же! — солнечный луч согрел и осветил ее лицо, вызвал легкую, еле уловимую улыбку.

— Славное, приветливое существо — это сквозит в каждой черточке, — сказал Вадим.

— Существо премилое! — согласился Лебедев. — Она отсюда, темнореченская. Живет в Хабаровске, недалеко от вас. Замужем за скромным, работящим человеком, Мелкий служащий, кажется, конторщик в контрольной палате… Ты ее не помнишь?

— Нет, нет! — ответил Вадим. — Но мама что-то упоминала Надежду Андреевну… В какой связи — убей, не ведаю! Она живет где-то по соседству с нами?

— На Барановской, против офицерских казарм. От вас прямо через проходной двор можно попасть во двор двух домов Пискунова. В одном из них живет семья Надюши. Она чудесный человечек, отзывчива, умна. Когда мы были в нетях, она опекала наших матерей. Твоя мама от нее без ума: «Вот бы Вадимке такую жену найти: и хозяйка рачительная, и мужу добрая подруга, советчица, и детям нежная, заботливая мать…» Словом, если послушать твою маму, «от нее все качества»… а мне соль на раны. — Лебедев опять перебрал наброски, а потом потускнел, прикрыл глаза, затосковал. — Но, к несчастью моему…

— Ничего не понимаю! — воскликнул Вадим. — Совсем недавно ты говорил, что твоя давняя любовь… Алена Смирнова. И вдруг — Надежда Андреевна…

— Ну что ты! Я люблю Надюшу со школы и настолько не подавал виду, что даже для тебя это открытие. Был неловок, стеснялся, а главное… Петр и тогда уже был около нее. Слепому ясно, что и она… Одним словом, по возвращении с севера дальнего встретил ее уже женой Петра. Много лет глушу свое чувство, а оно мстит внезапной тоской… Невозможно перешагнуть через Петра, да и, что греха таить, Надюша смотрит на меня как на человека с Марса — так мы далеки…

— Но тогда… почему Алена? — неловко спросил Вадим.

— Аленушка — это действительно моя особая любовь! — тепло сказал Сергей Петрович. — Она мне и мать, и сестра, и дорогая моя дружба. Когда умерла мама и я приехал в Темную речку, то на время остановился у Смирновых, Силантий, Василь и Алена — святое семейство, как шутит Силаша, — не только приютили, но и обогрели, обласкали меня. Они мои лучшие друзья. Но выше всего я ценю дружбу с Аленой. В тяжкие дни, когда мама неотступно стояла передо мной и я не находил себе места от печали и запоздалого сожаления, она оберегала меня, утешала, приводила в себя. Постепенно я узнал интереснейшую историю их жизни в Семиселье, на Курщине, и сейчас расскажу ее тебе…

Вадим Николаевич с неотрывным вниманием выслушал рассказ Лебедева о прошлом Смирновых.

Дошел до Темной речки призыв революции, самого Владимира Ленина; дошел через долины, степи, горы высокие, тайгу тысячеверстную: женщине, рабе вековечной, Человеком быть! — словно от глухого, да и долгого, страшного сна очнулась робкая Алена Смирнова. С замирающим от тайного восторга сердцем бежала она к давнишним подругам — Марье Порфирьевне, бабке Палаге.

Втроем они посещали собрания, митинги, жадно слушали речи о свободе и равенстве людей, о том, что жизнь новая уже ключом бьет, льды вековые топит.

Мужики первое время косились на тишайшую женскую группу, которая молча усаживалась в самом темном углу школьного класса, молча выслушивала бурные речи и молча покидала собрание. А потом привыкли и, если случалось, что баб не было, с ехидцей спрашивали: «Ай без активисток ноне?»

Великий день Двадцать пятое Октября — Свобода, Равенство, Братство — осветил женщинам их дальнейший путь. Они всем сердцем рванулись навстречу новой жизни, поверили в светлое будущее, в свое право Человека и Гражданина.

И тут камнем под ноги Алене бросился Василь. Он с радостью, обеими руками готов был принять новую жизнь, однако отступил и растерялся, когда увидел, что Алена встала с ним наравне. А когда заметил, что революция подняла голову жене, не принял мирно такого оборота событий: заметался, озлобился: «Не смей не в бабьи дела нос совать!»

Деревенским бабенкам, известно, до всего дело, иные его нарочно растравляли: «Алена твоя следом за мужиками на собрания бегает. Целыми днями в школе околачивается. Гляди, Василь, упустишь женку-красавушку. Ноне это запросто деется…»

Василь ополоумел от злобы и ревности. Рвется жена ко всему новому. Уже не на два, а на десять шагов впереди шагает. «Упущу! Потеряю касатку свою!» — отчаивался он и зверел пуще прежнего:

— Куды опять собралась? Не смей ходить! Сиди дома… шатущая!..

Сверкнет на мужа горячими черными глазами оскорбленная Алена.

— Пошто так изобидел походя? Шатущая? Лучше бы ударил! — Скажет с тихим гневом, возьмет с гвоздя пальтишко и мимо пройдет, будто и нет его.

К Алениному несчастью, Силантий Никодимович и Сергей Петрович мирскими делами занялись — Советы создавали, и, за недосугом, Лесников от дочери на время откололся. Да она привыкла помалкивать и даже отцу совестилась сознаться, как худо ей приходится. Но ведь Ленинокно в жизнь распахнул! Ленинсказал, что каждая кухарка должна учиться управлять государством! Нельзя, как есть нельзя сиднем сидеть, — и так просидела тридцать лет и три года!

Пошла тут у Смирновых баталия каждодневная. Алена — за полушалок, Василь — дверь на щеколду. Алена к свету тянется — книгу, газету почитать, он окна наглухо завешивает.