Михаил Стельмах - Щедрый вечер

— Так кто контрреволюцию создает: он или ты?

— Подумайте, подумайте, Василий Иванович, что вы при массах говорите! — раскололся на две половины голос Юхрима — первая тихо загудела, а вторая закипела, подпрыгнула вверх. И даже глаза фининспектора подкатились, стали наискось, а на окантованных губах шевельнулась испуганная улыбка. — Василий Иванович, дорогонький, разве же вы не знаете меня?

— От сегодня не знаю и знать не хочу!

— Так вы за такую мелочь, извините, за глину, обижаете человека?

— А где ты научился так обижать и унижать людей?

— Ну, вы еще меня не знаете, — грустно покачал головой Юхрим.

— Еще раз скажу: и знать тебя не хочу.

— Почему же так быстро? — Юхрим скрестил руки на груди и улыбнулся, как змей. Теперь он уже никого не боялся. — Я, натурально, понимаю: в красных казаках вам быстро надо было махать саблей, а решение принимайте не спеша, потому что поскользнетесь на глине, — она скользкая, — тыкнул пальцем на кафелину с уткой.

— Иди, скользкий, отсюда! — бледнея, понизил голос Василий Иванович. — Завтра же передашь свои дела.

— Не имеете права! Я, натурально, государственную копейку оберегаю! — взвизгнул Юхрим.

— А нам надо оберегать государство от таких болванов!

— Я и об этом скажу вышестоящим инстанциям! Я своего не подарю!

— Отворяй двери! — встал из–за стола дядька Стратон, и Юхрим сразу выскочил из хаты.

— Вот кому–кому, а мне достанется, — грустно сказала тетка Кристина, переглянулась с дядей Себастьяном, покосилась на стол и пошла хозяйничать к полке для посуды.

— За ваш талант, Демко Петрович! За то, чтобы ваши произведения и в столице порадовали людей! — чокается с гончаром Василий Иванович.

— Спасибо.

— Кристина, бери рюмку! — приказал дядька Себастьян.

— Хватает хлопот и без нее.

— Чего это не полную налили ей?

— Это чтобы я ее слезами, как свою судьбу, доливала, — тетка Кристина коснулась рукой щек, на которых до сих пор бунтовали румянцы.

— За твое здоровье, Кристя.

— За ваше, люди добрые, — и молодица вытерла глаза.

— Ты чего?

Тетка Кристина доверчиво и грустно взглянула на Себастьяна:

— Послушались уши его языка, а теперь горя и ведром не вынесешь. Конечно!..

— И где мои глаза были, когда ты невестилась? — тихо спросил себя дядька Себастьян.

— Ой! — тетка Кристина вздрогнула и самой грустью прошептала: — В лесах тогда были твои глаза.

— И кого теперь винить, леса или себя?..

Молодица что–то тяжело отвела рукой от себя, вздохнула:

— Эт, не будем об этом… Не каждый встречает свое щедрое утро или щедрый вечер… Что теперь мой хитрый мацапура [32] Мацапура — неопрятная или неуклюжий человек. вытворяет?..

Уже потом село узнало, что Юхрим после разговора с председателем уездисполкома метнулся с доносом и жалобой аж в Винницу. И там поразил, удивил и разжалобил работников губфинотдела своим коронным, откуда–то украденным предложением, что он, беспокоясь о государственном рубле, даже из–под гадюки извлекал копейку. Дело закончилось соломоновым решением: с Демка Петровича сняли налог, а Юхрима забрали работать в округ…

— А что это за паренек у тебя? — остро глянул на меня Василий Иванович.

— Михайлик! — одним словом ответил дядька Себастьян.

— Это часом не тот, что космографию читал? — прищурился председатель уездисполкома.

— Он самый!

— Так вот ты какой? — удивляется Василий Иванович и приближает ко мне сонный туманец своих непривычных глаз. — Очень хочется читать?

— Очень, — неловко говорю я.

— А как ты читаешь? От корки до корки и посредине немножко?

— И посредине немножко, — качаю головой и не сокрушаюсь.

— И что теперь читаешь?

— Эт!

— Ты чего загордился?

— О! Такое скажете, — начинаю печь раки.

— Как эта книжка называется?

— «Арабская земля и Магометова вера».

— А это тебе крайне надо знать? — и смех закружил вокруг меня, как танец.

Так что мне осталось делать? Тоже смеяться.

— И у меня такой ребенок: всюду рыщет за книжками, а их нет, — отозвался дядька Стратон.

— Беда? — сочувственно смотрит на меня Василий Иванович.

— Не так беда, как полбеды, — отходя, отвечаю ему.

— А читать же хочется?

— Аж душа болит.

— Вот этого я не хочу, чтобы у малого душа болела, — и Василий Иванович повел косой бровью на дядю Себастьяна. — Прошу тебя, при случае заскочи в Майдан — Треповский [33] Теперь ( на время написания романа ) Майдан — Курилевский Хмельницкого района, Винницкой области. — там теперь наилучшая библиотека.

— Это дело! — одобрительно кивнул головой дядька Себастьян и весело глянул на меня. — Там книжек — море!

— Ой! — самопроизвольно вырвалось у меня. Я сразу же с перепугу прикрыл рукой губы, а все засмеялись, даже отец Себастьяна дружески покачал печальной головой.

А Василий Иванович вынул из кармана записную книжку, отодвинул от себя полумисок со студнем и начал на бумаге выписывать радость для меня.

Я все косился на веселые размашистые буквы, которые так подхватывали друг друга, будто готовились к танцу, и меня обсыпало то ли искрами, то ли звездами. От радости чуть ли не затанцевал на скамейке. Если везет, так везет головорезу!

— Теперь, мальчишка, наверное, начитаешься! — нацелил на меня Василий Иванович насыщенные улыбкой губы, вырвал листок с книжки и подал дяде Себастьяну. — Учись, выходи в люди!

Свадьба заиграла в моих ушах и душе, я совсем затихаю, прислушиваюсь к нему, дальше перевожу взгляд с дядьки Себастьяна на людей, а они наклоняют ко мне улыбающиеся, расцветшие глаза. И только отец Себастьяна почему–то вздыхает.

А в это время под окнами забухали шаги, засветилось, закружило рисованное в облике девушки солнце, и вечер зазвенел молодыми голосами:

То не з моря тумани,

То із коней пара…

Гей, гей, какая же это должна быть битва, когда с лошадей идет пар, как туманы с моря, когда стрелы падают, как мелкий дождик, а мечи блестят, словно солнце в туче?!

И колядки, и тихий Дунай, выплывающий из них, и всадники над Дунаем, и пар с коней, и струны кобзы старика Левка убаюкивали и убаюкивали и усыпили малого. Я уже не слышал, как разъехались гости, как дядька Себастьян снял с меня сапожки и накрыл соньку ежистым солдатским одеялом…

Меня разбудили скрип двери, топот чьих–то сапог и чудной смех. Когда я раскрыл глаза, у порога ровно стояла немолодая грустная женщина, а возле нее сиял хромовыми сапогами веселолицый милиционер, к которому прилипло диковинное прозвище — Хвирточка, и только из–за того, что он научился кричать на людей: «Закрой мне хвирточку» или «Открой мне хвирточку».

Из его рта сейчас вырывался клекот, хрип и что–то подобное на шипение гуся, — все это ему вместе заменяло смех.