Михаил Старицкий - Зимний вечер

П р о х о ж и й, полуседой, оборванный бродяга.

Д е д М и к о л а С т р у г, крестьянин, белый как лунь, с бородой.

А н т о н, его сын, бондарь и столяр.

Л у к е р ь я, жена старшего сына Струга, 30 лет.

О л е к с а, второй сын Струга, более франтоватый.

О р и с я, жена Антона, 20 лет.

Г а н у л ь к а, младшая дочь Струга, 18 лет.

Я с ь к о, сынок Лукерьи, мальчик 12 лет.

Б а б а Н а т а л ь я, сестра Миколы Струга.

Д е м ь я н, парубок.

X р и с т я, дивчина.

П а р у б к и и д е в ч а т а.

Действие происходит на Подолье.

Между первым и вторым действиями проходит несколько минут.

Внутренность хаты Струга. Прямо входная дверь, слева дверь в комнату. Между дверями печь, ближе к занавесу полати, застланные рядном, на нем подушки.

Возле полатей, ближе к печи, висит закрытая пологом колыбель. Справа на авансцене столярный верстак с принадлежностями; возле него стол, покрытый скатертью. У верстака обручи и бочки. Вдоль стены и окон — лавки. Посреди хаты столб, подпирающий потолочную балку, на нем прибита дощечка для каганца. Зима. Вечереет. Воет вьюга.

Л у к е р ь я и б а б а Н а т а л ь я.

Б а б а. Ишь воет да стонет… даже грусть берет…

Л у к е р ь я. Словно пугач в трубе.

Б а б а. И как ты там шьешь, я уже ничего не вижу.

Л у к е р ь я. Мне видно. Не поздно, а только окна совсем залепило.

Еще только начинается вечер.

Б а б а. Ох, и скучный же зимний вечер! Вон по углам тени какие стоят! (Потягивается.) Ох, спина болит!

Л у к е р ь я. А у меня душа болит и думы теснятся в голове.

Б а б а. Что там опять?

Л у к е р ь я. Так, бабуся… это я о своем.

Пауза.

Ох-хо-о-хо-хо! (Поет.)

Б а б а. Лукерьюшка, что это? Чего ты? Все грустишь да тоскуешь? Какую песню завела? И плачешь?

Л у к е р ь я. Так, бабуся… Вспомнила, что жизнь моя прошла попусту, как пасмурный день — без просвета, без солнышка.

Б а б а. Что там старое поминать! Пора уже давно забыть.

Л у к е р ь я. Ох, не забуду, не забуду до смерти.

Б а б а. Довольно. Уже умерло.

Л у к е р ь я. Мне, кажется, было бы легче, если бы знала наверное, что он спокойно лежит в могиле, а то как подумаю, что, может, бедует, что его мучают…

Б а б а. Нет, помер мой голубчик! Он не выдержал бы. не такая у него натура… Где же, почти десять лет — ни весточки.

Л у к е р ь я. Ах, тато, тато! Если б тогда отделил нас, так и он опомнился бы, а то как напали…

Б а б а. Чего там… Такова воля божья. А вот так долго роптать да на деда зло таить — тоже грех; ведь свекор принял тебя.

Л у к е р ь я. Да что у меня за жизнь? Из милости. Вдова каторжная!

Б а б а. А я разве не бобылка на старости лет? Хоть и брат, а только чарочка и утешит иногда.

Л у к е р ь я. Моя душа ее не принимает.

Б а б а. Потому что глупая. Да и не рассудительная ты: почему не вышла замуж? Разве мало зажиточных людей сваталось?

Л у к е р ь я. И не вспоминайте, бабуся! Не то что за другого замуж, а жить бы не жила, если б не сынок, не Ясько мой, — только из-за него и маюсь, только и утехи мне на свете.

Б а б а. Если заботишься о сыне, так не изводи себя напрасной тоской.

Л у к е р ь я. Да я, бабуся, терплю… Как переполнится сердце горем, выплачусь хорошенько, и будто немного легче станет.

Т е ж е и Я с ь к о.

Я с ь к о. Ой, озяб, мама, озяб! И пальцы одубели, и ушей не чую.

Л у к е р ь я. Матушка! Даже побелели! Не отморозил ли? (Бросается к нему.) Я с ь к о. Ой, мама, больно!

Б а б а. И поделом! Чтоб знал, как в такую вьюгу бегать! На дворе мороз, прямо глаза слипаются, ветер, снег, а он гоняет!

Я с ь к о. Ага, как же! Разве я просто так гулял? Весело же было, бабуся: на речке по льду катались да в свинку играли.

Б а б а. Пока глаз не повыбивают.

Л у к е р ь я. Не бегай на речку, а то у меня и душа не на месте: еще в прорубь угодишь!

Я с ь к о. Что я, дурак? Я так гонял свинку — что во! А Ганулька как толкнула Демьяна, он и шлепнулся и поехал по льду затылком… смеху-то, смеху! Парубки давай за девчатами гоняться, а я за девчат заступился.

Б а б а. Заступился? Ишь ты, мой милый! Ну, иди же сюда, я пожалею… пряничка дам.

Л у к е р ь я. Берегись, как бы тебя не побили.

Я с ь к о. Ого! А я что, сдачи не дам? Так засвечу, что ну!

Б а б а. Милый ты мой, милый! А какие у него глаза — синие-синие, такие и у отца были.

Я с ь к о. А где же мой отец?

Л у к е р ь я. Не спрашивай, дитятко!

Б а б а. Умер, давно умер!

Я с ь к о. Мама, вы плачете?

Л у к е р ь я. Нет, нет… я так… сиротка… бесталанный мой!

Б а б а. Хватит, хватит! Иди вот сюда да ложись на печку, погрейся.

Т е ж е и д е д.

Д е д. Фу, еле выбрался! Чуть в овраг не угодил… Еще день на дворе, а я заблудился… Ну, просто не дает глаз открыть… кругом бело, точно море, и ничегошеньки не видно. Разве вы не слыхали, как я кричал?

Л у к е р ь я. В хате не слышно было.

Б а б а. За таким стоном да воем услышишь…

Д е д. Вот водило — будто все черти из пекла сорвались. И знаю, что хата близко, а не найду тропы, да и все… То в сугроб, то на камень, то чуть со скалы не ухнул.

Б а б а и Л у к е р ь я. Не приведи господь!

Д е д. Вот уж спускаюсь с горы и не пойму, куда ногой ступить, когда вдруг примечаю — что-то в белой тьме засветилось; я на свет поближе подошел, — словно кто-то гуторит, а кто не вижу, слышу выговаривает таким сдавленным голосом и плачет… Я крикнул да туда; пока с камня слез, свет уже погас. Перекрестился, вошел в часовню — никогошеньки, ни следа!

Л у к е р ь я. Кто бы это?

Б а б а. А нечистый, не в хате будь сказано.

Д е д. Да, да! Вот если б сразу бросился на голос, так торчмя вниз головой и полетел бы, потому что я эти мороки знаю, — перекрестился да ощупью дальше… только покрикиваю для бодрости, и что же бы вы думали? двигаюсь боком, и вдруг на минутку словно луч проглянул… повернулся, а возле распятия кто-то припал к кресту и будто плачет… Я перекрестился, крикнул, опять исчезло.

Б а б а. Нечистый… нечистый!

Я с ь к о. А разве он может приблизиться к кресту?

Б а б а. Он не приблизится, а только вид сделает, чтобы человек бросился, да и попал в колодец.