Владимир Курочкин - Избранное (сборник)

Лишь в девятистах метрах от земли заиндевевший самолет выбрался из тумана и, как задыхающийся хромой старик, проваливаясь в воздушные мешки, поплелся по прямой над облаками. Николай обернулся на неподвижный меховой куль и улыбнулся. «Если бы знала больная, где сейчас находится, сразу выздоровела бы… От одного испуга».

Наверху было солнце, но тут-то и мчал на свободе свои холодные струи ветер. Николай и на этот раз отнесся к нему пренебрежительно. Чепуха! Если облачность не выжмет самолет на большую высоту, то они доберутся до места назначения. Но ветер, казалось, почти не обладал такой же рассудительностью и гнул свое. Облака выглядели, как заснеженные валуны, и ветер сдувал с них ледяную пыль в лицо Николаю. Через полчаса Воронцин обнаружил, что иней заклеил ему ноздри. Он фыркнул, втягивая в себя воздух, но холод пробрался глубже, и скоро Николай не смог даже пошевелить ноздрями. Он схватился тогда за нос перчаткой, дунул теплом изо рта, помял – отогрел. Но тут оказалось, что щеки его не чувствуют ударов перчатки. Николай испуганно оглянулся: не донял ли ветер также и больную? Нет, она хорошо была защищена меховым мешком.

Сколько Николай ни старался спрятаться за козырек кабины, сколько он ни съезжал с сиденья, все равно ветер добирался до него. Николай задыхался, он уже не чувствовал своего лица. В то же время он находил силы вести самолет точно по курсу и, главное, очень ровно, чтобы не беспокоить больную. Им овладело какое-то упрямое бешенство.

Но и ветер был из упрямых. Он ждал своего часа, ждал. И вот Николай, подняв затуманенные очки, скосил глаза, чтобы взглянуть на карту. А ветру того и надо было. Хлоп!.. Ледяные нитки мигом пришили ресницы к щекам. Руки Николая дрогнули, а ветер уже дул под плоскости, стремясь задрать самолету нос и бросить его в штопор до самой земли.

Но тут произошло непредвиденное событие. Мотор вдруг чихнул, захлебнулся, опять чихнул и выстрелил из патрубков черным дымом. «Это еще что за новость?» Николай убрал газ, потом снова включил мотор. Опять выстрелы и куцые черные облачка из патрубков. «Черт возьми!.. Мотор скисает». Николай дал ему самые малые обороты. Самолет терял высоту, он скоро коснулся лыжами облачных валунов и затем провалился в белую муть.

Николай знал здешнюю местность – овраги, леса, холмы. Скверное дело! Вот сейчас они врежутся во что-нибудь. Николай быстро выключил мотор. Наступила тишина. Полотнища тумана стремительно уходили вверх, будто даже шуршали у бортов. Николай обернулся к задней кабине. Старуха ничего не знает! Все тело его напряглось в последний раз, чтобы достойно встретить неизбежное. Но тут самолет выскочил в чистый воздух. Туман был, как ножом срезан, метрах в двадцати от земли.

Прямо на машину мчалась береза. Николай ткнул ногой в педаль. Машину развернуло вправо, и береза прошумела под лыжами голыми ветвями. Сейчас же появился холм. Николай включил мотор и дернул к себе ручку. Мотор, захлебываясь, перетянул машину через холм. И она, заскрежетав костылем, подпрыгивая и качаясь на снежных бугорках, скользнула к оврагу. Николай, уже слабея от напряжения, толкнул еще раз педаль. Самолет, накренясь, резко изменил направление. Воронцин ударился щекой о борт. Затем машина замедлила бег и остановилась, крыло ее повисло над оврагом.

Только через несколько минут Николай смог отстегнуть пояс и, встав на сиденье, оглядеться. Было о чем погоревать! Эх, если бы не мотор! Туман рассеивался – ветер обманул даже и синоптика. Лететь бы да лететь!.. В километре от оврага виднелись какие-то домики. По расчетам Николая выходило, что он успел забраться километров на шестьдесят и сел недалеко от железной дороги. Он решил подрулить к селению. Включил мотор на малые обороты, и самолет опять, подпрыгивая, пополз по снегу.

Между ним и селением все время был овраг, приходилось следовать по его извилинам. Это было утомительно, тем более, что появившийся ветер дул теперь в бок, подталкивая самолет к краю оврага.

Через два километра овраг, наконец, вышел к деревне. По мосту к самолету уже бежали мальчишки. Николай остановился и выбрался из кабины. Он бросился к сугробу и стал натирать себе лицо снегом. Правая ладонь его стала красной – оказывается, он поранил щеку. Но боли не чувствовал, кожа одеревенела.

– Что за деревня, огольцы? – спросил он подоспевших мальчишек.

– Луково.

– А город какой тут есть близко?

– Близко нет. Ипатьевск если… Но далеко. Километров пятьдесят.

Николай присвистнул и схватился за карты. Вращая рулончик, отыскал Ипатьевск – все стало ясно. Ветер подвел Николая. Вместо шестидесяти километров он пролетел всего сорок. А до областного центра, куда следовало доставить больную, оставалось еще двести километров. Так показывала карта, которую с безнадежным видом перематывал Николай, отсчитывая злополучные километры. «Двести… чтоб им лопнуть! Вот оказия!..»

– Дядя, у тебя кровь, – сказал один из мальчиков.

Николай досадливо махнул рукой.

Подошли двое взрослых.

– А ну-ка, товарищи, у меня тут больная. Нужно снять ее, – сказал Николай.

Он стал на подножку и отстегнул пояс, обхватывающий меховой мешок. Парень, появившись с другой стороны фюзеляжа, помог ему, и они, понатужившись, вытянули мешок и опустили его вниз. Второй парень принял мешок сверху.

– Осторожно, – сказал Николай, – это тебе не мука, а живой человек.

Они понесли больную через мост. Старуха молчала, а Николай боялся открыть клапан мешка. Его пугало это тягостное молчание.

– Осторожнее. Легче, – повторял он.

– Куда же ее теперь? – спросил один из колхозников.

– Давай на пункт, – сказал его товарищ.

В избе, на которой висела доска с большим красным крестом и надписью «Медпункт», стояли две койки, на одной из них лежал парень с воспаленным, красным лицом.

– Давай сюда, – сказал колхозник, указывая на пустую койку.

– Нельзя! Разве можно на чистое белье? – крикнула женщина, выглянувшая вдруг из-за перегородки. – Что у вас там? Нужно снять мешок.

– Не надо снимать, – строго сказал Николай. – Нам скоро ехать.

Затем он открыл клапан мешка. Старуха была жива и цела, но глядела на него такими же глазами, как и при отлете. Теперь Николай выдержал ее взгляд.

– Ничего не поделаешь, мамаша! Испортилась моя керосинка, – сказал он ей. – Может, вам поесть, попить дать?

Она ничего не ответила и только обводила непонимающим взглядом его лицо.

– Мне лошадь нужна, – сказал он тогда провожатым, поднявшись от больной и присаживаясь поближе к печке.

– К председателю колхоза надо бы сходить…

– Позовите-ка его лучше сюда. Да живее.

Они ушли, а Воронцин начал с силой растирать свое лицо.

– Вы обморозились. Я вам вазелин дам. И бинт. У вас кровь, – сказала женщина, выйдя из-за перегородки.