Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

— Значит, в «Дружбу?» — хлопнул ладонью по столу начальник управления Самбу.

— В «Дружбу!» — твердо ответила Алтан-Цэцэг.

— Упрямый парод, эти ученые люди… Ну что ж, пусть несут тебя, брат, крылья орлицы. А вечером, — напомнил Самбу, — ждем тебя в гости.

И мягко, шутливо добавил:

— По секрету: Цогзолма страшно тоскует но Халхин-Голу. Не смани, пожалуйста…

— А вот и сманю, — задиристо и озорно воскликнула Алтан-Цэцэг,

— Беи семьи меня оставишь, — непритворно вздохнул Самбу.

Глаза Алтан вдруг построжали. Казалось, совсем беспричинно ей стадо тоскливо. Она заторопилась уйти.

Непостижимо высокое и чистое небо отдавало пронзительной синью. Из-за отрогов Большого Хингана вставало большое и яркое солнце. Оно щедро заливало степь и золотыми нитями прошивало поселок. С берега Халхин-Гола невидимо струился и тек сладкий вишнево-яблоневый аромат. К нему примешивался горьковатый запах полыни и парного духовитого молока, В ранней рани начали выстукивать свою бесконечную и непонятную мелодию кузнечики. Над поселком повис жаворонок. На маленьких трепыхающихся крылышках он поднимал ввысь песню радости и труда. Звонким, чистыми переливчатым голосом он словно бы будил людей: «Вставайте, друзья, новый день настал».

Однако людей не надо было будить. Они поднялись вместе с солнцем и приступили к своим делам.

Вот зацокали копыта и в степь ускакал всадник. Пропылил на краснобокой и большеглазой «Яве» механизатор.

Звонко, разноголосо начали перебраниваться молотки кузнецов.

Прошли, скорее, пожалуй, проплыли верблюды на пастбище.

За верблюдами, на неказистой мохноногой лошадке ехал парнишка. Он, как котенок, жмурился от яркого солнца. Рядом с лошадкой, привычно и бесшумно ступающей нековаными копытами, полз длинный ременный бич, конец которого распустился и был похож на хвостик тушкана-попрыгунчика.

Выехав за околицу, парнишка сполз с лошади, снял уздечку, похлопал своего мохноногого друга по мягкой и теплой шее. Когда лошадь отошла, парнишка крутанул над головой бич. Раздался щелчок, похожий на пистолетный выстрел. Лошадь вздрогнула и со всех ног кинулась в степь.

— Гуляй! — донесся звонкий голос мальчишки.

Пришла Алтан-Цэцэг, свежая и радостная. Вид у нее был такой, словно это она принесла и яркое солнце, и зеленые травы, и песню жаворонка, и запахи утра.

— Вы помните сны юности? — вдруг спросила она.

Ее вопрос озадачил меня. Но я все-таки попытался ответить.

— Страшные — помню. Ты убегаешь от зверя, а ноги не повинуются. Вот-вот подкосятся, и тебя настигнет этот зверь. Ты уже слышишь его дыхание за спиной и клацанье зубов… Просыпаешься в жутком страхе.

— В юности чаще бывают красивые сны, — возразила Алтан-Цэцэг. В- Скажем, человек, подобно птице, вдруг взмывает над землей и устремляется в голубую поднебесную высь… Его качают упругие воздушные волны, и от этого немножко кружится голова и сладостно замирает сердце.

— Во время таких снов, — продолжил я, — человек растет. Так мне говорила мама. И радовалась, если они были — часты.

— Но мне расти уже поздновато, — рассмеялась Алтан-Цэцэг, — а вот полетать журавкой где-то под облаками, поразговаривать с самим Солнцем о жизни и еще кое о чем приятно.

— Хотел бы я подслушать этот космический разговор…

Алтан-Цэцэг подняла палец и шутливо погрозила мне.

— Давайте лучше займемся земными делами.

Земные дела начались со знакомства с поселком. Ровными рядами стоят аккуратные домики с большими глазами-окнами. Под окнами полтинниками серебрится и целуется с ветром листва молодых топольков.

В центре поселка два самых видных здания — клуб и школа. В просторном клубе — «городской» зал со сценой, комната боевой и трудовой славы, радиоузел, библиотека.

Когда-то школой здесь служила юрта, потом небольшой домик, в котором обучалось с полсотни ребят. Теперь построено новое светлое здание. В нем учится свыше двухсот учеников. При школе есть интернат для детей тех, кто живет в степи.

От школы бежит новая улица из свежерубленых домов, пахнущих сосной: больница, столовая, детский садик, магазин, пекарня. На краю — электростанция.

За электростанцией — другие производственные постройки. Гараж, склады для кормов, овощехранилище, водокачка.

Еще дальше — механизированная животноводческая ферма.

Все новое, прочное, со вкусом построенное.

На берегу Халхин-Гола, за живой тополиной стеной-изгородью, на многих гектарах раскинулся сад — яблони, вишни, черешня… А на далеких производственных участках — в этот день мы побывали и там. И добротные кошары. На некоторых чабанских стоянках пробурены артезианские скважины.

— Сроду таких чудес в степи не бывало, — сказал нам старый знаменитый чабан Дамдинсурэн. А он-то уж-знает, ему идет седьмой десяток лет и седьмой десяток он живет в этой степи. Родившись в год Зайца, он все молодые годы, как заяц, прыгал в своей батрацкой нужде. И, может, так бы и продолжал прыгать, если бы не революция.

На стоянке Дамдинсурэна мы познакомились с председателем Хандху. Пропыленный с головы до пят, он приехал на мотоцикле. По тому, как были забрызганы ошметками грязи и мотоцикл, и «всадник», было видно, что путь они проделали немалый.

Мотоциклист сбросил плащ, встряхнул берет, скорым шагом подошел к нам.

— О, дорогие гости! — воскликнул он, и его продубленное ветрами лицо засветилось улыбкой. — Рад познакомиться.

Не более как через полчаса мне показалось, что этого скуластого, общительного, с умными глазами, человека я знаю давным-давно. Нам не надо было мучительно искать, как часто ищут незнакомые люди, тему для разговора. Хандху засыпал меня вопросами о жизни колхозов и совхозов Читинской области, в которых ему доводилось бывать. Его интересовало буквально все: и какой ожидается урожай, и применение биостимуляторов в животноводстве и какая доильная установка — «елочка» или «карусель» производительней, и новые машины на полях, и чем отличаются народные театры от обычных клубных драмкружков, и как организован механизаторский всеобуч, и что дают комплексные чабанские механизированные бригады, и какая литература выпускается для животноводов, и организация районных школ передового опыта, и порядок начисления дополнительной оплаты и, наконец, здоровье его знакомых.

Я понимал: мои дилетантские ответы на многие вопросы его не удовлетворяли, но он был снисходителен. Что делать не со специалистом разговаривал. Но и специалист, пожалуй, не ответил бы на все вопросы — слишком они разнообразны.

Потом мы сидели в юрте у Дамдинсурэна, пили кумыс и беседовали о космических полетах, о тревожных событиях в неспокойном мире. Из радиоприемника тихо лилась задумчивая мелодия. Интересно это: если глянуть снаружи — стоит себе в степи юрта, одно из самых древних жилищ человека, а в ней говорят о помощи Вьетнаму, о звездных кораблях и слушают симфонию Чайковского. Прав Дамдинсурэн — «сроду таких чудес в степи не бывало». Мир теперь не кончается вон за той грядой невысоких холмов, изнывающих под жарким полуденным солнцем, он бесконечно расширился.