Пётр Вершигора - Дом родной

У Зуева вдруг мелькнула мысль: «А ведь я не отказался от ее предложения, от того…» Но он тут же гневно прогнал ее, не желая, не смея гасить в себе теплого, чистого чувства чего-то хорошего, что, помимо его воли, вошло в его отношения с Зойкой. «А может, и не было любви? А была просто жалость, к несчастному, опозоренному другу жалость?» — подумал он. И сказал уверенно:

— За Валерку не беспокойся. — Уже на пороге он еще раз пообещал: — Утрясем вопрос, — и шагнул в темноту.

Жизнь показалась ему ясной, полной, правильной, а значит, и счастливой.

На следующий день прямо с утра Зуев пошел на фабрику. В фабкоме, как всегда, толклось много народу. Дядя Котя внимательно взглянул на Зуева:

— А-а, Петр Карпович… Вот хорошо, что заявился. Погоди малость. Дело есть…

Зуев примостился у окна, рассеянно поглядывая во двор, где шла погрузка в пульмановские вагоны больших фанерных ящиков с готовой продукцией.

Закончив разговор с посетителями, предфабкома хлопнул Зуева по плечу:

— Хорошо, что зашел. Как Степановна?

Зуев ответил на эти вопросы, заданные «вообще». Дядя Котя понял, что у Зуева дело, которое он не хочет выкладывать на людях, и насторожился.

Отбиться от очередных посетителей можно было единственным способом — уйти из фабкома. Дядя Котя предложил:

— Пошли по цехам…

Зуев не был в цехах со дня возвращения с войны. Все на фабрике было по-старому. Только в автоматном прибавился новый агрегат. Близнец тому единственному, советскому, который видел раньше Зуев.

— А старика — на свалку? — спросил Зуев монтажников, возившихся с наладкой возле нового станка.

Кобас недовольно нахмурился:

— Погоди сваливать, скорый какой… Ты куда отсюда?

— Думаю, в райком…

— К Федоту? И мне к нему надо бы заскочить… — Дядя Котя замялся. — Давай вместях… Веселее…

Они прошли сушильный цех. Зуев мельком поглядел на Зойку, многозначительно кивнул ей на Кобаса; Зойка принужденно улыбнулась.

Кобас с Зуевым вышли на улицу и направились к райкому. Дорогой, уловив момент, когда быстро шагавший журавлиными ногами Кобас, шумно вздохнув в унисон каким-то своим мыслям, обернулся к Зуеву, тот сказал:

— Что же это вы, дядя Котя? И с малыми фриценятами воюете?

В Зуеве все клокотало, но напряжением воли он скрывал свое состояние, понимая, что нельзя все валить в одну кучу. Предфабкома, не ожидавший подобного, остановился.

— А-а… Значит, правда? — с враждебным сожалением, глядя Зуеву в глаза, ответил дядя Котя вопросом на вопрос.

— Что правда? Это я вас спрашиваю: правда или нет?

— А парень-то какой? Пролетарский по всем статьям… — с напускным сожалением оглядев Зуева, протянул Кобас, махнув рукой.

— И что?

— А то, что немецкая овчарка тебя обратала. Не зря, значит, бабы с утра об этом судачили. Вчера у нее был?

Зуев скрипнул зубами:

— И вчера был. И надо будет — еще пойду. А вы вот не трепите лучше…

— И я об этом же, — насмешливо протянул Кобас. — Ходить ходи, только поаккуратнее.

Полупрезрительное слово «суслик», обидевшее Швыдченку, вертелось на языке и просилось с особым, подчеркнутым смыслом вылететь и сейчас, вылететь и ударить улыбающегося снисходительно дядю Котю в лицо. Но Зуев держался. Еще очень свеж в памяти был разговор его в райкоме. Он звучал в ушах интонациями, голосом Швыдченки, убедительностью мысли и убежденностью секретаря. Зуев не перестраховывался. Нет. Он только все время заставлял себя помнить, что дядя Котя говорит так не по злобе, а от незнания, порождающего недоверие к людям. Но он в конце концов не выдержал.

— Это безнравственно! — взорвался Зуев. — Я могу привлечь…

— Куда? К чему? — также насмешливо, деланно удивляясь, перебил Зуева Кобас.

— К партийной ответственности! — сузив глаза, грозно и многозначительно отозвался Зуев.

— А за что? Что гулять с немецкой овчаркой не разрешаю? Так я и не запрещаю! Совет только даю: соблюдай осторожность…

— Старый хрыч, — неожиданно для себя выпалил Зуев. — И что только плетет? И откуда что берется?

Кобас громко и противно захихикал, безнадежно махнув рукой на Зуева.

— Да ты же сам только что признался… Вернее, под твердил разговорчики, какие я уже сегодня краем уха слышал… Промежду наших, на фабрике…

— Я же о работнице твоей, профсоюзный ты бюрократ, говорю с тобой! При чем тут мальчуган? При чем, как ты намекал, мое пролетарское происхождение? И что вообще у тебя на уме?

— Я бюрократ… — набычился дядя Котя. — А вот ты кто? Подумай об этом. Это тебе не вредно — подумать… при твоей-то должности!

Но, вспомнив, видимо, что они идут в райком и что он хотел использовать Зуева для других целей, дядя Котя смущенно замолчал. Неудачное выступление на конференции, причинившее ему немало мук и гвоздем сидевшее в голове и сердце, на давало Кобасу покоя. «А как, — подумал он про себя, — оценивает Зуев мое выступление на конференции? Спросить? Нет, не стоит. Молод, многого еще не понимает, да и не поймет, ежели мы, старшие товарищи, не поучим таких шпингалетов понимать». Его магнитом тянуло в райком, но, попав на «бытовой конек», Кобас уже не мог остановиться.

— Знаем, знаем, чего вступился…

— Ни черта вы не знаете! — вскипел Зуев. — И не знаете и не понимаете того, что и немецкие дети на нашей земле — наши, советские дети… И я от своего не отступлю…

— Ну хватит об этом, — буркнул дядя Котя, поймав себя на мысли, что подумал о себе во множественном числе, и, обтирая ноги о половик перед дверью секретаря райкома, добавил: — Этот вопрос в фабкоме разберем… Еще чего не хватало — тащить в райком.

Они вошли к Швыдченке.

— Нет, не в фабкоме. Вопрос принципиальный, я его по-партийному и решить хочу. А кстати, и за сплетни…

«На рожон прет, — подумал опять Кобас. — И дьявол меня с ним вместе занес сюда… Самого что ни на есть подходящего компаньона нашел, чтобы мириться с Федотом. Выбрал на свою голову… Подведет он меня под монастырь…»

— Здравствуйте, товарищи, — сказал Швыдченко, дружески пожимая руки вошедшим. — Что за шум, а драки нет?

Дядя Котя безнадежно махнул рукой. Швыдченко перевел глаза на Зуева.

Зуев, изо всех сил стараясь быть спокойным и объективным, начал быстро рассказывать суть дела.

— И в чем же ваши принципиальные разногласия? — внимательно выслушав Зуева, спросил секретарь, глядя недоуменно на обоих.

— В том, что детям немецких сожительниц не место в детсаде, — не моргнув ответил Кобас.

— И вы так думаете, товарищ Зуев? — удивленно спросил Швыдченко.

— Нет, на этом настаивает наш предфабкома.

Черные брови сошлись в одну линию над горбатым носом Федота Даниловича. Он молчал.

— А кроме того, когда я сказал, что это не годится, что я… он, — кивнув головой на Кобаса, продолжал Зуев, — он думает, что я из личной заинтересованности…