Пётр Вершигора - Дом родной

Они вместе вступили в комсомол. С восьмого класса были избраны в бюро.

И вот сейчас Костя Шамрай и Петя стояли друг против друга — голые, оба израненные, много видевшие советские солдаты.

— Слушай, Портос, что с тобой? — тихо сказал Зуев. — Ты где воевал?

— Воевал как люди… А вернулся как собака, — громко ответил Шамрай.

Зуев смотрел на друга.

— Ты что, в плену был?

Со звоном и грохотом покатилась шайка: Портос швырнул ее на подставку, а она слетела на цементный пол.

— Да вы что, хлопчики? — спросил сверху дядя Котя.

Шамрай скрипнул зубами, медленно, немного подавшись набок, нагнулся, поднял шайку и тихо поставил на место.

— Когда прикажете явиться, товарищ военком? — спросил он, словно не замечая, что оба они стоят голяком.

— Да когда хочешь. Ну чего ты?.. — начал Зуев.

— Слушаюсь! Явиться, когда захочу, — издевательски перебил Шамрай и, повернувшись через левое плечо, хромая, быстро пошел из парной.

Зуев стоял, растерянно улыбаясь, и глядел вслед товарищу.

Белоусый дед проговорил тихо:

— Этому, брат, не только ручки-ножки, но и душу война покорежила. Да-а… — И он медленно заковылял на ревматических ногах к выходу.

Зуев ополоснулся чистой водой, повернулся к дверям и натолкнулся на Сашку — тот изумленными глазами глядел на него.

В раздевалке Шамрая уже не было. Молча оделись и вышли. Сашка шагал рядом, пытаясь попасть в ногу, но все сбивался с шага.

Уже перед самой калиткой он спросил:

— А те, которые в плену были, это все сволочи, да?

— Всякие бывают…

— Эти, которые против советской власти, — они все из пленных… — И, тряхнув головой, решительно добавил: — А я бы нипочем в плен не сдался… Вот честное пионерское.

— Ну добро. И хорошо сделал бы, — задумчиво сказал военком, открывая скрипучую калитку.

Мать сразу погнала Сашку спать. Налакавшись — в жбане был приготовлен квас, — он ушел. Зуев молча напился.

— Прилег бы! Отдохни после баньки. — Мать сняла кружевное покрывало с горки подушек, откинула угол одеяла. Капитан сбросил китель, стянул сапоги и взял папку с документами, полученную сегодня у секретаря райкома.

На большей части бумаг стоял гриф «секретно», «сов. секретно», «только для служебного пользования».

«…Надо будет себе сейф соорудить. Такой, как у Швыдченки, что ли», — подумал он и попытался углубиться в содержание документов.

Мать частенько выглядывала из-за ситцевого полога. Иногда подходила к сыну, подливала ему квасу или поправляла подушку. Тот внимательно перечитывал бумаги. Приказы, директивы, инструкции — их накопилась добрая сотня за три с половиной месяца существования Подвышковского района.

Проштудировав около половины объемистой папки, Зуев хотел заложить в середину карандаш, но тот упал на пол.

Из-за полога выглянули беспокойные глаза матери. Отнимая карандаш у котенка, завладевшего им, она виновато сказала:

— Игрун какой…

Зуев глазами поблагодарил мать и вытянулся на постели.

Чтение этих сухих бумаг вызвало у него тревожные мысли. Вообще день был беспокойный, встречи неожиданные. Шамрай разбередил душу. «…Что с ним случилось? Надо бы поговорить по-дружески. Встретились «два мушкетера» и рук друг другу не подали… А как же третий? Ну да ладно, еще позанимаюсь часок…»

Он взял папку и, отыскивая место, где остановился, стал листать прочитанное. А в душе росла безотчетная тревога, как бывало перед боем. Петр Зуев откинулся навзничь, положил бумаги себе на грудь и закрыл глаза, отдаваясь потоку мыслей.

Инструкции и указания, хотя иногда излишне, так сказать авансом, грозные, в общем правильно указывали, что кроме обычной военкоматской работы по учету демобилизованных, молодых допризывников и вернувшихся с войны запасных военкому предстоит заниматься трудоустройством демобилизованных, розысками семей. Ему предстоит также работа по обеспечению инвалидов, оказанию помощи семьям погибших и призванных на службу.

Перечитывая эти сухие рубрики, Зуев с тревогой начал понимать, что с сего дня многие последствия войны в подвышковском масштабе ложатся на его плечи. И это еще не все… Инвалиды, демобилизованные, сироты, вдовы. А состояние дорог в районе? А минные поля, оставшиеся после фронта? Все это предстало перед глазами. Где-то недалеко — это он зрительно запомнил по штабным документам еще со времен войны — проходила вторая полоса обороны немцев на Курской дуге. За нее судорожно цеплялся фашистский зверь, медленно уползая к Днепру с уже переломленным войсками Рокоссовского и Ватутина хребтом. Там, за древней русской рекой, он надеялся получить передышку. Невдалеке от знаменитых подвышковских песков наступала танковая армия Рыбалко, а севернее проходили войска Баграмяна.

И Зуева вдруг властно потянуло в район, на поля недавних сражений.

«Как же они выглядят сейчас? Мин одних сколько там понатыкано…»

Мысль о минах снова вернула его к документам. Он перелистал несколько страниц и снова отложил папку. «Эх, Шамрай, Шамрай! Что же с тобой стало, мушкетер мой дорогой?!» — подумал Зуев.

В комнату снова вошла мать. Он открыл глаза.

— Мама! В бане Котьку Шамрая встретил… — сказал сын.

Мать встревоженно вскинула глаза:

— Ну как он? Вернулся, говорят… То-то обрадовались, поди…

— Н-нет, не успели поговорить. Чудной он стал. Вроде сердится…

— Чего ему? Может, из-за Зойки?

— А что? — Зуев повернулся набок. — Ну как она? «Три мушкетера, три мушкетера»… — замурлыкал он школьную песенку. — Эвакуировалась или в оккупации была?

Мать смотрела на сына с горестной улыбкой.

— Что ж ты дружка-то не спросил? Он, может, лучше меня рассказал бы тебе…

— А как его спросишь, такого ерша? — сказал Зуев, глядя снизу на мать. — Она сама, может, мне все расскажет.

— Эх, Петяшка, в ее положении…

Какое же положение? Неужели всерьез ждала его? Но он ведь ничего не обещал, да и вообще не было между ними сказано ни одного слова. Ни вздоха… Нет, пожалуй, вздохи были… Но ни разу даже не целовались. Переписывались, правда, первое время. Но это была не то чтобы любовь, нет. Это была чистая, юная дружба, дружба здоровых, честных советских ребят… Ну, в последние месяцы, может, и были какие-то чувства…

«Я признаю только интеллектуальную любовь», — говорила Зойка, когда он донимал ее вопросами, как она относится к Шамраю. И этим все было сказано.

Он вспомнил последний год. В десятом классе они все так же верховодили в школе. Но между ними что-то треснуло. Зойка стала беспокойной и пассивной к общественной работе. Ее не переизбрали в бюро. Зуев как-то услышал, что завпед Клавдия Ивановна Молчанова говорила: «Эта дружба женитьбой кончится. Вот только кто из двоих?..»