Пётр Вершигора - Дом родной

Так бы и ехать им молча, если бы эта потребность двух мечтателей не натыкалась на жизнь в ее самых заковыристых проявлениях.

Проскочив по петляющей дорожке километров шесть, они выехали на широкий тракт, прямой и пустынный. Впереди было болото. Илистый приток Иволги разлился широкой поймой. На случай весенних и осенних разливов через нее была сооружена высокая насыпь с горбатым мосточком посредине. Машина весело забарабанила по клавишам сооружения военно-деревенской конструкции.

Еще не доезжая до мостка, Зуев, поглядывая вдаль, первый заметил странную, едва заметно движущуюся точку. Это была и не машина, и не телега, запряженная лошадьми или быками. Швыдченко тоже не сводил глаз с похожей на сороконожку небывальщины, все больше изумляясь. Только подъехав вплотную, они увидели, что телега облеплена со всех сторон женщинами. Двигалась она по полевой дороге, пересекавшей слева направо насыпь. Женщины толкали эту непонятную штуку и уже приближались к тракту.

У перекрестка Швыдченко коснулся рукой колена майора:

— А ну почекай. Чего они там удумали?

Зуев притормозил машину.

— Эге… так это же звено Евсеевны!.. — воскликнул Швыдченко. — Стой, браток! Стой! — И, распахивая дверцу, торопливо заговорил: — Иваненкова, Екатерина Евсеевна… это не баба, а огонь святой. Выйду я, потолкую с ними…

Швыдченко подбежал к краю насыпи как раз в тот момент, когда колхозницы, поднатужившись, брали подъем. Но на крутой насыпи тяжелая повозка потянула их назад. Швыдченко, широко расставляя свои кривые ноги и упираясь каблуками в размороженный скользкий спуск, сбежал к ним. И уже снизу крикнул вверх, Зуеву:

— Давай, майор, подможем!..

Когда Зуев сполз вниз, худая высокая женщина, тяжело дыша, заговорила, переходя на команду:

— Ну, бабоньки, раз прибавилось к нам две мужские силы… Ей, вы-ы, с ходу, с разбегу, ра-зом во-озьме-ем… — Привычные, видимо, к ее команде, они рванулись вперед.

Помощь оказалась действительно кстати. Разогнав телегу, они без труда взяли крутой пригорок. Не останавливаясь на тракте и лишь притормаживая ход груженого воза, спустили его на обратную сторону насыпи.

— Ну вот и перетащили. Кабы каждый раз кто-нибудь из начальства нам пособлял на этом крутом месте, — затараторила курносая бабенка, отирая лоб тыльной стороной ладони. — Вот бы дело пошло-о… Красота!..

— Дай людям отдохнуть, Евсеевна, — тихо сказал Швыдченко звеньевой.

Только теперь Зуев увидел, что на телеге был навоз, обыкновенный коровий навоз. Какая-то неловкость за людей, которые тащили на себе этот неказистый груз, охватила городского парня. Он глянул на секретаря райкома. Но тот, видимо, не испытывал никаких иных чувств, кроме дружелюбного и участливого любопытства. Стоя возле телеги, он опирался локтем на горку навоза — теплого и духовитого. В сером, довоенного образца, замызганном командирском плаще, он оставался таким же, как и у себя в кабинете: смотрел на собеседницу из-под локтя, то переходил к передку груженой телеги, то, поставив коротенькую ногу на колесо, слушал ее не спеша, внимательно, участливо и жадно.

Швыдченко действительно давно нужно было поговорить с этой высокой женщиной. Сейчас, уже не по тактической хитрости, а по извечной мужской галантности, он неторопливо начал разговор — не сразу с интересующей его темы.

— Да что же ты удумала, мать моя?.. Совсем мне девчат загоняешь! — спросил звеньевую Федот Данилович, покусывая верхнюю губу.

— Да разве я их заставляю? Сами говорят: раз надо, так надо!

— Ну уж и сами! Скажешь тоже, — усомнился Швыдченко.

Женщины и девушки наперебой загалдели, доказывая ему, что их звеньевая никогда ни в чем их не принуждает.

— Да знаю, знаю… собралась компания таких, что подгонять вас не требуется, — вздохнул секретарь. — А что же кони? Или бычки в крайнем случае?

— А чевой-то, Данилыч, о тракторах еще не вспомнил? — уже отдышавшись после подъема, тихо, без вызова промолвила Евсеевна. — Сами же знаете, по нашим землям навозу не дашь — урожая не будет. «Не полоса кормит, а загон», — говорят старики. А раз уже дело наше колхозное по звеньям пошло, так чего же нам на других глядеть-то? Нам ни на кого, при нашем вдовьем положении, оглядываться теперь нельзя. Что заработаем, то и наше.

— Понятно, — сказал Швыдченко. И, обращаясь к Зуеву, сказал: — Слыхал? Вот к нему и обращайтесь теперь по вашему вдовьему вопросу. В его распоряжении весь холостой и военный народ. Не обеспечит вам женихов — так самого оженим. Вот хоть с такой молодкой, — кивнул он на бойкую курносую женщину.

— А чего ж, я хоть и сейчас согласная, — смеясь и кокетливо прикрывая уголком платка вспыхнувшие румянцем щеки, отвечала та, косясь на Зуева.

— Больно прыткая она у тебя, Евсеевна. Как звать-то?

— Борщова Маруська, — отвечала по-командирски Евсеевна. — Ежели по прозвищу, так Манькой Куцей зовут.

— И за что вы меня, тетя Катя, позорите? Ну какая же я куцая? — подбоченившись, сказала та, поглядывая на военкома. — А ежели сапожки на высоких каблуках надену, так и совсем я для них буду подходящая…

— Нет уж, так быстро тебе его не обратать, — сказал Швыдченко. — Ему надо сначала всех своих подчиненных переженить, а уж тогда мы его всем районом и окрутим. Знакомьтесь, это новый военком нашего района.

Тихий женский шепоток… и с деловым уже, а не шутейным любопытством все глянули на Зуева. Лица посерьезнели. Кое-кто и вздохнул украдкой, отворачиваясь на ветерок, дующий откуда-то из Белоруссии. Этот ветер имел привычку и быстро вызвать и высушить вдовью слезу.

— Ох и спасибо же вам, что приехали, — обращаясь к военкому, сказала Евсеевна. — Ведь, почитай, нам всем до вас дело есть. Да вот никак не соберемся… За работою-то.

Зуев уже догадывался. У большей части звена Евсеевны дела пенсионные, вдовьи, в которых потребуется канцелярское оформление и заполнение всяких бланков и анкет. Но он глядел на этих тружениц, и у него как-то язык не поворачивался сказать: «Приходите завтра ко мне в кабинет». И он, нарушая канцелярские нравы, тут же и примостился на крыле машины. Вынул из полевой сумки большой блокнот и стал по одной подзывать к себе вдов из звена Евсеевны. Подробно расспрашивал их о делах, извещениях, тут же сочинял за них заявления, накладывал на них резолюции и заполнял черновики анкет. Швыдченко тем временем вел тихий разговор с Евсеевной о послевоенной жизни.

Закончив опрос, Зуев быстро свернул свою походную канцелярию. Он сбежал с насыпи как раз в тот момент, когда Швыдченко говорил с Евсеевной насчет международной обстановки. Зуев остановился поодаль, снова вынул из походной сумки блокнот, делая вид, что сверяет что-то, а на самом деле с обостренным любопытством слушал их, думая, как по-разному эти два человека понимают то, что происходит в послевоенном подлунном мире. Бывший комнезамщик и предколхоза Швыдченко уже смотрел на многие вещи как бы со второго этажа жизни, кое в чем умозрительно и абстрактно, то есть гораздо шире понимая вопросы и происходившие в мире изменения. Евсеевна же, человек непосредственного труда, все разглядывала как бы сквозь свои мозолистые руки. Она приценивалась к событиям, прежде всего примеряя их к своему звену, к своей бригаде.