Пётр Вершигора - Дом родной

Окинув единственным глазом мелковатый лесной народ, со сбившимися колтунами на обнаженных головах, Потемкин, ходивший в лесок по своему делу, гаркнул:

— Орлы!

Глядя на толпу и высокого красивого Потемкина, царица вдруг умилилась. Может, в благодарность милому за непомерную силу в любви и ясный ум в делах управления необъятным государством, а может, не зная, чем выразить свою ненасытную любовь, она вдруг, неожиданно для самой себя, пожаловала весь мир лесной деревухи во дворянство. Но тут же и раскаялась в своем порыве. Изумленные лица свиты и раскрытые рты заросших бородами новопожалованных дворян яснее ясного сказали ей о том, что матушка-царица совершила бестактность (по мнению первых) или брякнула чего-то невпопад (как растерянно подумали вторые). Но Потемкин, разрубавший на своем веку и не такие узелки, гаркнул:

— Быть по сему! На колено! — И тут же зашипел на новоиспеченных дворян, попадавших ниц: — На одно, на одно колено, сук-к-кины дети… на правое, правое… шапку подстели аль зипунишко.

Обомлевшие мужики так и стояли на одной ноге, в непривычной, журавлиной позе, пока царская колымага и вся процессия не проследовали дальше, на юг.

Так и свершилось, как приказала разомлевшая любовница. Застряв в болоте своей бездорожной державы, рыхлеющая бабища на миг забыла, что она как-никак, а самодержица страны, изобилующей болотами и лесами.

Попервоначалу мужики, видать, и сами не знали, что им делать со свалившейся на их головы милостью. А Потемкин, говорят, подсунул царице сразу два указа: один о пожаловании во дворянство мужичков-«орлов», всех скопом, другой — о выделении в их вечное пользование земель и дворовых.

Указ о дворянстве дошел до «орлов» и был встречен колокольным звоном и недельной гульней. «Орлы» навеки стали дворянами, а полагающиеся им, по новому их положению, земли и крепостных прибрал к рукам сам светлейший.

Так и остались дворяне в лаптях, на берегу озера Зыбкое и среди тех же болот.

Петр Зуев знал всяких легенд и побасок об этом событии гораздо больше самого секретаря. Но пока помалкивал.

Только когда впереди замаячили старинные вязы и зачернели на фоне голубого неба вековые липы села Орлы, он повернулся к Швыдченке:

— А воевали они как?

— Кто? — спросил Швыдченко.

— Орловцы ваши…

— Воевали хорошо. Двух Героев имеют. Один погиб, другой в армии остался.

Погибшего Героя из Орлов, лейтенанта Алехина, Зуев знал лично. Они вместе служили в дивизии полковника Коржа. О втором военком слышал впервые.

Село Орлы, как и до войны, было чистым, опрятным. Широкие улицы со старыми, комлевыми срубами в полтора обхвата. Дома содержатся в порядке. Заборы и ворота кое-где хвастаются свежей тесовой заплатой; у каждого двора столетние липы и вязы, под ними — обязательно скамеечка, вокруг которой белеет инеем подсолнечная и тыквенная лузга.

Дом правления колхоза ничем не отличался от других изб, разве только телефонными проводами да «Доской показателей». Там на ярко-красной фанере мелом обозначались проценты выполнения плана текущей кампании.

Швыдченко попросил остановить машину у правления и поковылял к телефону. А Зуев захлопотал около машины: надо было долить воды в радиатор. Потом опять забрался на сиденье и, в ожидании своего беспокойного пассажира, устало протянул ноги в открытую дверцу. Бездумно рассматривал он безлюдную улицу, дома, выглядывающие из-за столетних лип и вязов. Взгляд набрел на «Доску показателей». Машинально просматривая цифры, Зуев не сразу обратил внимание на одно разительное несоответствие. Но, как будто споткнувшись о что-то непривычное, сразу заинтересовался и уже внимательнее стал перечитывать показатели, думая: чем же эта доска отличается от своих собратьев? Вспоминая цифры, виденные им на досках в других колхозах, и найдя наконец различие, подумал: «Дворяне дворяне и есть. Все у них шиворот-навыворот…»

То, что так поразило Зуева, выглядело действительно несуразно. По цифрам на «Доске показателей» выходило, что «Орлы» умудрились сдать зерновых всего 12,7%; картошки и того меньше — 6,4%, а вот в графе «мясопоставки» стояла цифра 93. Подумав, что запятая после девятки плохо написана или стерта, Зуев вылез из машины и подошел к доске вплотную. Нет, все было правильно: мясопоставки сданы на 93%.

— Изучаешь? — насмешливо спросил подошедший Швыдченко. — Вот так они нас и тянут… Поедем скорее из этого колхоза. Глаза бы мои не глядели…

Зуев завел мотор, круто вывернул машину и газанул вдоль улицы, держа курс на высокую трубу, дымившую в Подвышкове.

Швыдченко опять жаловался на то, что общее собрание колхоза «Орлы» отказалось выплачивать военную задолженность и вот уже второй год этот колхоз тянет весь район назад.

— На что их не просят — дружный народ, — говорил секретарь. — Сколько раз уже хотели руководство им подменить — черта с два, как быки уперлись. Ни уговорами, ни хитростью, ни на бога их не возьмешь… Это не «Орлы», а каменюка мне на шею…

— А вот по мясопоставкам? Вроде вырвались вперед? Или мне так показалось?.. — неуверенно спросил Зуев.

Швыдченку почему-то развеселила эта история:

— Да нет, нет… Все правильно ты вычитал. И даже обещают в конце недели сто процентов плана. А на кой ляд сейчас нам эти ихние сто процентов? Если спрос на мясопоставки к декабрю только будет!

Зуев с недоумением посмотрел на секретаря. Тот понял его немой вопрос и продолжал весело:

— Да вот, смехота… Кролей развели… Дворянская курятина… Их за зерновые да за картоху на всех конференциях и совещаниях чехвостят. Меня в области уже предупреждали. На смех уже стали подымать. А они — хоть бы хны…

— А зачем же вы позволяете на смех подымать? — вдруг серьезно спросил Зуев.

Швыдченко запнулся. Зуев вспомнил: еще в юношеские годы он видел неоднократно стариков в Орлах, носивших георгиевские кресты. Были там и полные георгиевские кавалеры. Эти как-то особенно ярко начищали царские награды, нацепляя их даже в революционные праздники.

Комсомольцы-шефы из «Ревпути» и подвышковской школы как-то решили просветить стариков. Неудобно на революционных праздниках козырять царскими крестами. Да и религиозным дурманом попахивает.

Словесную агитацию те пропускали мимо ушей. Но когда «три мушкетера» из легкой кавалерии однажды уж очень пристали к старику Алехину, полному кавалеру, тот твердо сказал им:

— Ни царь, ни леригия тут ни при чем. Это есть знак отличия… Даден родиной, а не царем. Так-то…

На каверзный вопрос Зойки, что же такое, с точки зрения Алехина, родина, старик презрительно оглядел ее с ног до головы и, отвернувшись, сказал:

— Этого тебе, вертихвостка, не понять, — и тут же, снисходительно обращаясь к Шамраю и Зуеву, добавил: — Родина — это то, за что ты кровь пролил… и за что против супостатов сражался… вот так.