Александр Розен - Почти вся жизнь

Сначала я подумал, что кто-нибудь дурачится, но это был пограничный патруль, настоящий пограничный патруль, какого я уже не видел с довоенных времен, Оказывается, я нахожусь не на фронте, а в пограничном районе. Пока старший сержант проверял мои документы, я увидел другого пограничника с собакой.

— Маркиз!..

Все это было так невероятно, что если бы в эту минуту мне сказали, что я ошибся, я бы не стал спорить: мало ли на свете овчарок с черными пятнами на боках и клочком желтой шерсти на груди. Но это был Маркиз. Он, конечно, не узнал меня, только как-то весь подобрался, услышав свою кличку, и взглянул на проводника.

— Знакомы? — удивленно улыбаясь, спросил меня старший сержант.

Домой я не пошел, а отправился вместе с пограничниками на заставу, как уже именовали небольшой бревенчатый домик и при нем турник и кольца. Впрочем, вольеры для собак были уже срублены.

Маркиз расстался с Олегом Михайловым месяц назад. Они уже снова жили в Сосновке, и, как в старые добрые времена, хозяин приносил аппетитно пахнущий бачок, только теперь у хозяина приятно позвякивали на груди какие-то блестящие штучки. Иногда к вечеру приходил и сам Ключарев, хозяин приносил табуретку, Ключарев садился, устало вытирал пот большим клетчатым платком и спрашивал Маркиза:

— Ну, что будем делать дальше? Будем дальше лодырничать? А может быть, подарим тебя какому-нибудь ответработнику или заслуженной артистке?

— Что вы, товарищ полковник, — говорил хозяин. — Эта собака еще послужит!

Но все это — и разговоры о лодырничестве, и угрозы отдать артистке — было несерьезно. Маркиз это понимал и только делал вид, что обижен: отойдет в дальний угол, ляжет и начнет скулить.

В начале июля в Сосновку приехали какие-то незнакомые люди, одетые почти так же, как хозяин, и как Ключарев и как все, с кем Маркизу приходилось иметь дело за последнее время. Ключарев целый день ходил с ними и показывал собак. «Имеет два ранения, но работает отлично». «Не могу рекомендовать: эмфизема легких». Когда очередь дошла до Маркиза, тот так мрачно взглянул на гостей, что один из них расхохотался:

— Ну и зверь! Это ж гроза всех нарушителей! А способен он переквалифицироваться? Знаете, какая у нас служба на границе?

Граница… Слово показалось Маркизу знакомым, но теперь оно вызывало какие-то смутные воспоминания. Чем-то это слово пахло, каким-то дивным солнечным днем, каким-то по-особенному хрустящим снегом, каким-то мальчиком, который вдруг исчез, а Маркиз разыскивал его в безумной тревоге и страхе, что вдруг он не найдет след. «След, Маркиз, след!»

Маркиз шевельнул левым ухом. Когда посторонние ушли, хозяин ласково сказал:

— Расстаемся, Маркиз, это точно.

На следующий день снова пришли вчерашние гости. Олег вывел Маркиза из вольера. Пришел Ключарев.

— До свидания, Маркиз!

Незнакомый человек взял поводок из рук хозяина, но все по-прежнему молча стояли и смотрели на Маркиза. Наступил тот момент, когда он имеет право дать волю самым бурным чувствам. Собака имеет право негодовать, рваться, злобно рычать и даже завыть: уходит хозяин! Мой хозяин! Лучший в мире хозяин! С этим примириться нельзя.

Но Маркиз молчал и только еще один раз взглянул на Олега и один раз на Ключарева. Потом он послушно пошел к выходу и послушно залез в машину. Какие-то голопузые мальчишки что-то обсуждали меж собой, показывая пальцем на большую овчарку. А Маркиз стоял в машине, высоко держа голову, и надменно смотрел на них.

И вечером, когда они приехали на новое место, Маркиз не рычал и не выл и не обращал внимания на своих соседей, хотя тем, по-видимому, было что рассказать.

Но спал он плохо. То он видел самого себя — маленький щенок на залитой солнцем поляне, — то слышал детский голос, что-то приказывающий, а что — во сне не разберешь, то видел горящий танк, несущийся ему навстречу, — танк горит, но мчится, и есть надежда, что хозяин спустит тебя с поводка, а рядом кто-то страшно кричит. Как страшно умеют кричать люди…

А утром началась учеба. Маркизу дали понюхать какой-то платок, он нанюхался и пошел по следу, но то ли от волнения, то ли оттого, что собака все забыла, первое занятие было неудачным, след не был проработан. Никаких обидных для себя слов Маркиз не услышал, но он знал, что у него ничего не вышло, и очень страдал. И на следующий день он не сумел проработать след, и на третий тоже. И начальник заставы сказал с сожалением:

— Придется списывать.

Но Володя Примаков, проводник Маркиза, молодой паренек из Вологды, отращивающий себе гвардейские усы, взмолился, и Маркизу устроили учебный день.

Он очень старался. Он шел и шел на запах, не давая ему исчезнуть, он ненавидел этот запах и искал.

— След, Маркиз, след!

И вдруг этот запах оказался совсем близко. Какой-то человек в ватнике с длинными толстыми рукавами, едва Маркиз учуял его, побежал. Но нет, такого не бывает, собаки бегают быстрей. И хотя этот человек был очень хитрый и петлял, но Маркиз все летел и летел за ним и наконец, спружинив тело, бросился и стал терзать ватник. А сзади бежал Володя Примаков и кричал не команду, а простые человеческие слова:

— Молодец, Маркиз, молодец!

Но Маркиз продолжал терзать ватник. Это он был виноват в трехдневных унижениях Маркиза, и не только в этом, но и во многих других бедах, и в том, что уже никогда не повторится лужайка с мальчиком-хозяином, и в том, что они мерзли и голодали вместе с Олегом Михайловым в траншейной нише, и в том, что у него в лапе сидит кусочек железа.

Его еле оторвали от солдата, который играл роль нарушителя, и проводник, докладывая начальнику заставы, сказал:

— Ну злющий, черт, с таким не пропадешь!

Да, в этот день и Маркиз точно так же оценивал события. С ним не пропадешь. Он знает, как надо поступать с врагами и как с друзьями. На это дело у него собачий нюх.

Я ушел с заставы поздно вечером. Володя взялся меня проводить. Маркиз спал. Мы постояли немного около него, и я заметил, что он несколько раз вздрогнул во сне.

— Неспокойно спит, — сказал мне Володя. — А надо бы ночь хорошо отдыхать. Сон для собаки первое дело…

Больше я не видел Маркиза. Знаю только, что он еще долго служил на границе, и у него было большое потомство.

— Незабываемое зрелище! Только сегодня! Впервые в Ленинграде! Районный бал! Аттракционы! Конфетти! Серпантин! Детям до шестнадцати лет вход воспрещен! Девочки, девочки, не пропустите своего счастья!

— Интерес большой: шерочка с машерочкой!

— Тамарка, рыжик, поддержи!

— Устали, Шурочка, завтра с утра на картошку!

— На эстраде популярная исполнительница испанских песен Мария Егошина!

— Ну тебя, Шурка! — сказала черноволосая девушка, которую в общежитии звали Испанкой. Глядя в зеркальце, Испанка медленно пудрилась. Пудра у нее была какая-то особенная, довоенная, ленжетовская, выменянная на сухой паек.