Феоктист Березовский - Бабьи тропы

В эти дни по таежным еланям и тропам от таежных заимок скользили к скиту на лыжах мужики и бабы; из далекой тундры приехали на оленях тунгусы и остяки. Приехали на веселое русское богомолье и на торг.

В первый день рождества скитское богослужение было долгое и торжественное. Молельня была переполнена народом. Вместе со старцами, трудниками и русскими заимщиками молились приехавшие тунгусы и остяки. Все усердно крестились на медные образки, и каждый — в молитвах своих — просил бога о даровании всяких благ.

После моления все двинулись к трапезной. Но сени, ведущие в трапезную и в кухню, оказались запертыми, а у дверей стояли дьяк Кузьма, трудник Фалалей и конюх Василий. Кузьма махал руками и кричал подходившим людям:

— Остановитесь, братие! Остановитесь! На минутку!.. Я вам сейчас обскажу, какой ныне будет порядок… Остановитесь…

Когда люди сгрудились толпой около сеней, Кузьма разъяснил новый порядок отпуска хмельного и продуктов — для разговенья:

— Отец Евлампий распорядился так: сейчас каждый из вас будет по очереди подходить ко мне и получать бесплатно от скита по одной чашке браги и по чашке ханжи. Можете тут же и выпить бражку и ханжу. Потом будете делать мне заказ: кому и сколько требуется ханжи или браги для обеда, сколько требуется пирогов, хлеба и разной закуски. За все будете платить мне либо деньгами, либо шкурками зверя. Понятно?

После небольшого молчания раздались негромкие голоса из толпы:

— Значит, ныне бесплатно будет нам только по одной чашке браги и ханжи?

— А почему раньше давали немного, но бесплатно и закуску?

Кузьма разъяснил:

— Нынче обитель не может вдоволь напотчевать всех бесплатно, братие, нынче у обители во всем большая нужда, во всем нехватка. Не можем мы много давать закуски бесплатно. Получите бесплатно только по одной чайной чашке бражки и по одной чашке ханжи. За все остальное придется платить.

Кузьма помолчал и крикнул громко в толпу:

— Братие!.. Это будет ваша первая жертва во имя святой обители, во имя господа нашего Иисуса Христа!.. А мы, взамен того, будем молиться за вас денно и нощно!.. Поняли?..

Из толпы еще кто-то крикнул:

— А как же быть трудникам?

— С трудников ничего не требуется, — ответил Кузьма. — Трудники — свои люди. Им все бесплатно… Потому, все они работают на святую обитель… И все молятся за всех верующих христиан…

Кто-то нетерпеливо перебил Кузьму:

— Да ладно, Кузьма!.. Давай, отпускай!..

— Значит, поняли? — спросил Кузьма, добродушно посмеиваясь.

— Понятно! — закричали со всех сторон. — Поняли!

— Открывай дверь!

— Выдавай посуду!..

— Отпускай!..

Кузьма открыл дверь, отступил вместе с Фалалеем и Василием за порог, в сенцы, где приготовлены были одна бочка браги и одна бочка ханжи, несколько противней с разными пирогами и несколько корзин с посудой. Около пирогов стояла Матрена.

Кузьма приглашал:

— Пожалуйте, братие! Подходите!..

Развязывая на ходу мешки и кошельки, которые были набиты шкурками битого зверя, люди стали напирать вперед, к двери. Первым подошел к Кузьме со своей женой заимщик Михаил Потапыч Ковригин.

Кузьма выдал им по чашке ханжи и поздравил:

— Значит, с праздничком христовым, Михайла Потапыч! Пейте во здравие…

Кузьма и его жена перекрестились.

— И вас с праздничком, Кузьма Ларионыч!

— С рождеством христовым, Кузьма Ларионыч!

Когда они выпили по чашке ханжи и по чашке браги, Кузьма спросил заимщика:

— А на гулянку сколько и чего возьмешь, Михайла Потапыч?

Ковригин почесал за ухом. Деловито сказал:

— Давай, пока, две бутылки ханжи и жбан браги. — Он повернулся к жене и спросил ее: — Хватит, поди? Как думаешь?

— Выпивки, пока, хватит, — ответила его жена. — Вот хлебца бы… пирожков бы… на двоих…

Кузьма отпустил им ханжи и браги, а Матрена — по большому ломтю хлеба и по большому куску пирогов — с грибами и с брусникой. Кузьма взял за все десять шкурок белок и, сказав, что закуску они получат в трапезной, пропустил их в сенцы:

— Проходите в трапезную. Сами выбирайте там себе-место. Только под образами не садитесь. Под образами сядет отец Евлампий. Он будет благословлять трапезу.

Следующим подошел остяк.

Кузьма пошутил над ним:

— Ну, а тебе чего надо, нехристь?

Остяк так же шутливо ответил:

— Какой нехлист?.. Чего влешь, Куська! Моя клещена. Моя зовут Семка. Вот смотли! — и он быстро вытащил из-под малицы медный крестик и еще раз сказал: — Вот!.. Давай хана, давай блага…

А толпа сзади напирала, люди кричали:

— Поскорее там, Кузьма!

— Душа изболелась!..

— Поскорее отпускай!..

Но Кузьма и так торопился.

И чем больше пропускал он людей в трапезную, тем выше и выше росла в сенцах, сзади Кузьмы, гора шкурок белки, среди которой виднелись и колонки, и рыжая лисица. Шкурки дорогого зверя охотники придерживали.

Расплачивались пока мелким и недорогим зверем. Наконец Кузьма пропустил в трапезную последних зверобоев и, забив деревянные пробки в бочки с брагой и ханжой, велел Матрене и трудникам прибрать в сенцах лишнюю посуду и корзины.

Уходя, он сказал им:

— После заходите в трапезную на пированье. Да скажите брату Степану и Петровне: пусть и они идут на разговенье-то… Где они там?

Пестро одетые люди, в большинстве мужики и несколько баб, с трудом разместились в просторной трапезной за четырьмя большими столами. Тунгусы и остяки сидели в малицах и унтах, трудники — в легоньких азямах, бабы — в кацавейках и шабурах, только старцы были в белых холстах.

Евлампий, сидевший под образами, благословил трапезу.

Все жадно набросились на еду.

Ели пироги с рыбой, пироги с солеными грибами, с луком, с картошкой, с брусникой, все это запивали хмельной брагой да ханжой самогонной.

Сегодня Евлампий разрешил всем курить. Трубки, привезенные остяками, тунгусами и русскими заимщиками и охотниками, набитые крошеным листовым табаком, переходили из рук в руки. Трапезная наполнилась табачным дымом, запахом самогона, солений и лука и разноязычным гомоном.

Так пировали до полдня.

В полдень снова молились. И опять продолжали гульбу.

Старцы и дьяк Кузьма, тут же за столом, торговали пушнину у тунгусов, остяков и у русских заимщиков и охотников.

По столу и по полу шлепали карты, шуршали бумажные деньги, звенели медяки и серебро. Шкурки битого зверя переходили из рук в руки, в обмен на ханжу и на брагу.

Кузьма собирал их вязанками и складывал в скитские амбары.

Из общего шума то и дело выделялись крики тунгусов и остяков.

— Кузека! Кузека! Мая песеса дает, твоя хана дает!..

— Куська! Твоя хана, моя лиса…

— Кузека! Мая белка дает…

Хрипло кричали русские заимщики и охотники: