Феоктист Березовский - Бабьи тропы
- Название:Бабьи тропы
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Западно-Сибирское книжное издательство
- Год:1977
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Феоктист Березовский - Бабьи тропы краткое содержание
Первое издание романа «Бабьи тропы» — главного произведения Феоктиста Березовского, над совершенствованием которого он продолжал работать всю жизнь, вышло в 1928 году. Динамичный, трогательный и наполненный узнаваемыми чертами крестьянского быта, роман легко читается и пользуется заметным успехом.
Эпическое полотно колоритно рисует быт и нравы сибирского крестьянства, которому характерны оптимизм и жизнелюбие. Автор знакомит читателя с жизнью глухой сибирской деревни в дореволюционную пору и в трагические годы революции и гражданской войны.
Бабьи тропы - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Понимаю…
— Ну, значит, иди и запрягай, а я пошлю тебе на помощь Василия.
Ковригин пошел к навесам, Кузьма негромко крикнул ему вслед:
— В трапезную не заходи!.. А бабу твою завтра я самолично доставлю тебе на своем коне.
Глава 27
На второй день рождества, рано утром, когда в тайге было еще темно, Евлампий вышел из своей кельи во двор по обыкновению в легоньком азяме и посмотрел сначала на звездное небо, потом в пустой двор и, заметив около пригонов дьяка Кузьму, позвал его:
— Поди-ка сюда, Кузьма!
Кузьма быстро подошел, огляделся кругом и, хотя никого не заметил во дворе, на всякий случай, елейно приветствовал Евлампия, протягивая руки для принятия благословения:
— Свет христов над святой обителью… Благослови, владыко…
Евлампий благословил его и спросил:
— Борис-то жив?
Кузьма еще раз огляделся и, еще раз убедившись, что двор пустой, хмыкнул и тихо сказал:
— На месте окочурился… вчерась…
— Куда вы его девали?
Кузьма еще раз хмыкнул:
— Привязали камешек на шею… да на речку… под лед…
Подумав, Евлампий спросил:
— А кто тебе помогал?
— Васька конюх помогал… Двое кое-как уволокли… и в прорубь… вниз головой.
Евлампий опять помолчал, подумал, а затем спокойно сказал:
— Иди… буди народ… посылай на моление… А Матрене и Ваське накажи, чтобы помалкивали.
— Не беспокойся, отец, — ответил Кузьма, озираясь. — Сам знаешь, у моей бабы язык на цепи, а уши золотом завешены… А Васька — что ж? Васька твой раб…
— Сегодня можно пустить в ход разведенный спирт, порох, дробь, бусы, крестики, медные образки и прочее. Только бери за все это дорогого зверя. Понял?
— Понятно, отец, — ответствовал Кузьма, шмыгая носом. — Не впервой мне…
— Ну, иди с богом, — сказал Евлампий и, круто повернувшись, вернулся в свою келью.
А Кузьма пошел к общим кельям — поднимать людей на моление.
Глава 28
Третий день шла гульба в скиту.
В просторной бревенчатой трапезной с утра и до глубокой ночи стоял пьяный галдеж. Ватага мужиков, баб, тунгусов и остяков вместе со старцами и трудниками пили ханжу и брагу, пели песни и плясали. Бабы обнимались с богатыми остяками. Пьяные старцы и трудники, пошатываясь, бродили около скитских построек, валялись в снегу.
Про трудника Бориса все уже позабыли.
На третий день праздника Кузьма пустил в обмен на пушнину те товары, которые приказал пустить Евлампий, и брал за них только шкурки песцов, соболей, чернобурых и серебристых лисиц.
Порохом и дробью запасались заимщики и одинокие охотники, жившие в таежных землянках. А тунгусы и остяки отдавали шкурки дорогого зверя не только за разведенный спирт, но и за стеклянные бусы, за серебряные колечки, за медные образки и крестики, от которых они ожидали счастья и удачи.
Ко второй половине третьего дня в скиту осталось уже меньше половины пришлых людей. Подходили к концу и запасы хмельного, хлеба и солений. Зато скитские кладовые были до потолка завалены пушниной.
Но гульба в скиту все еще продолжалась.
Гости пропивали последние остатки шкурок убитого зверя.
В эти дни не гуляли в скиту только самые древние старцы и старицы, жившие в отдельном пятистенке и почти не выходившие из него.
Степан в первые два дня праздника мыкался в работе по двору один. Лишь самую малость помогали ему трудники хмельные да маленький сын Демушка.
А Петровна как залезла после разговенья на полати, так третий день и лежала там пластом. Лежала и думала. Днем мешали думать люди: то Демушка прибежит со двора и есть запросит, то Матрена придет с пьяными бабами и начнет тянуть на гулянку, то мужики ввалятся гурьбой, пляшут и орут песни, то Степан пристанет:
— Слезла бы, Настя, а?.. Поела бы?
Но упорно отнекивалась Петровна, третьи сутки лежала на полатях — хотела до конца додумать свою думу.
Сегодня и Степан с полдня загулял в трапезной. Вечером, после ужина, кухня опустела.
За окнами тихо шумела тайга. На речке от мороза гулко трещал и кололся лед. А из трапезной через сенцы доносился пьяный гомон и хриповатый голос Евлампия. Он запевал:
За Уралом за реко-ой
Казаки гуля-а-али-и…
Бабы высокими голосами, а мужики — низкими подхватывали:
Э-э-эй, эй, да не робе-ей,
Казаки гуля-а-али-и…
Лежала Петровна с закрытыми глазами, прислушивалась к пьяным песням и к шуму таежному и в десятый раз перебирала в памяти свою бабью жизнь. Опять вспомнила она свое убогое детство, свое безрадостное девичество; вспомнила первое замужество, свой тяжкий грех, свое долгое и многотрудное богомолье, отнявшее последние деньжонки, вырученные от продажи хозяйства, роды и недолгую радость около белокурой девочки. Вспомнила жизнь других баб — в Кабурлах, под Иркутском, на Алтае, и вдруг почувствовала, что все это было до сих пор скрыто от нее каким-то непонятным туманом, а теперь вдруг вспыхнул в этом тумане неведомый свет и по-новому осветил всю ее жизнь и жизнь других баб. И всюду, куда бы ни обращала теперь свой взор Петровна — в Кабурлы, под Иркутск, на Алтай, везде видела одно и то же: тяжела и беспросветна бабья доля; везде много трудятся, много плачут и много молятся бабы, но нигде нет для них ни правды, ни защиты — ни от людей, ни от бога; везде понапрасну льются их слезы, везде попусту проходят их моления; никто не услышит их молитв, потому что нет на свете ни богов, ни святых — все это люди сами придумали, для своей выгоды. Теперь Петровна сама все это хорошо видела и понимала. Теперь уж ей не страшно было думать об этом.
Тяжелое горе вытравило страх и самую веру в бога — начисто.
Приподняла Петровна голову над полатями, взглянула в передний угол на распятие и засмеялась:
— Медяшка, никудышная… Идол!
В первый раз за три дня слезла она с полатей, прошла в куть, зажгла сальник и села за стол к окошку…
В сенцах то и дело хлопала дверь, там топтались и бормотали пьяные мужики, визжали бабы.
Под окнами барахтались и хрустели ногами по снегу Матрена с тунгусом. Слышно было, что тунгус куда-то тянул Матрену, а та хохотала и упиралась:
— Поди-ка ты к лихоманке со своей лисицей!..
— Матлеска, Матлеска! — шепелявил тунгус. — Мая два лисиса дает.
— Ишь ты! — задорно смеялась Матрена. — Больно дешево покупаешь…
— Мая песеса дает. Матлеска! Падем, позалуста…
Хрустя по снегу ногами, с хохотом они уходили все дальше и дальше, направляясь в глубь двора.
А из трапезной через сенцы несся пьяный гомон и тоскливый голос Евлампия:
Не быть мне в той стране родно-о-ой.
В которой я рожде-о-он…
Долго сидела Петровна около окошка; долго слушала говорливый шум тайги, пьяные песни и ледяные взрывы на речке; долго думала.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: