Феоктист Березовский - Бабьи тропы

Не раздеваясь, он прошел в правый угол, к столу, где сидела рядом с остяками Матрена.

— Братец!.. Братец! — закричала пьяная Матрена, усаживая около себя Бориса и подставляя ему деревянную чашку с брагой. — Выпей, братец… за меня выпей… за простую бабу!..

Борис взял чашку и отпил из нее почти половину. Вторую половину предложил выпить Матрене — за него. Матрена выпила, обняла Бориса и поцеловала в щеку. Борис склонился к ее голове и стал нашептывать ей на ухо.

Матрена закидывала голову назад и хохотала.

В трапезной было по-прежнему накурено, пахло самогоном и соленьями, стоял пьяный, разноголосый гомон.

От одного стола неслись голоса остяков и тунгусов:

— Кузька! Кузека! Мая песеса… твоя хана дает?

— Куська! Мая беляка, беляка… твая хана…

Кузьма забирал шкурки песцов и белок, ненадолго исчезал с ними я возвращался с четвертной бутылью самогона.

Наливал из нее по одной чашке самогона тем, кто отдавал ему либо пару песцов, либо десяток белок.

За другим столом бородатые охотники пили и играли в карты, пьяно выкрикивая:

— Бубны козыри!

— Замирил!

— Крою!

Две группы мужиков играли в карты даже на полу, между столами.

За третьим столом из пьяного галдежа мужиков по-прежнему выделялись визгливые голоса баб:

— Аннушка! Аннушка! Выпьем?

— Матренушка, мила моя, гуляем!

— Гуляа-ам!

За четвертым столом, поднимая чашки с хмельным, кричали заимщики, скитские, трудники и старцы:

— Михал Потапыч! Михал Потапыч! Чекалдыкнем?

— Дербалызнем, Вася!

— Кирилл Яковлич! За твое здоровьице… Слышь? За твое-о-о!

— И за твое, куманек! За твое!..

— Отец Варлаам! Ужо помолись за нас грешных, а мы за тебя выпьем…

— Помолюсь, братие, помолюсь!.. Пейте… и я с вами…

— И я, отец!..

— И я-а-а!..

За этим же столом сидел под образами Евлампий. Он был изрядно пьян и на него никто уже не обращал внимания.

Держась руками за голову и глядя в одну точку ничем не покрытого стола, он продолжал петь свою песню, позабыв про свой сан, а думая лишь о том, что возникало в его пьяной голове и выливалось затем в слова грустной песни.

— Не быть мне в той стране родно-о-ой, — запевал он на низких тонах и, поднимая постепенно голос все выше и выше, гремел на всю трапезную:

— В которой я рож-де-о-он…

Затем почти с отчаянием ревел:

— А жить мне в той стране чужо-о-ой, — и заканчивал, снижая голос до тихого и густого баса:

— В которую осужде-о-он…

Закончив песню, Евлампий уронил на стол свои огромные кулаки, взял со стола чашку с ханжой и, отпивая из нее глотками самогон, уставился на Бориса и Матрену глазами, налитыми пьяной злобой.

Когда хохочущая Матрена поднялась из-за стола и, обнявшись с Борисом, вышла из трапезной, Евлампий тоже встал и, не одеваясь, вышел вслед за ними.

В темных сенцах он постоял — упершись руками в косяки, глядя в открытую дверь и тяжело переводя дыхание. Потом вдруг рванулся через порог во двор и быстро пошел по дорожке, пошатываясь, но все быстрее и быстрее, нагоняя обнявшихся и хохочущих Матрену и Бориса.

И не успели они расслышать хруста шагов позади себя, как над головой Бориса прохрипел неузнаваемый голос Евлампия:

— Постой… Борис!..

Матрена испуганно шарахнулась от Бориса в сторону и, запнувшись за свою длинную юбку, повалилась в сугроб.

Борис неуклюже обернулся назад. Но в тот момент, когда он повернул свое лицо к старцу, Евлампий взмахнул рукой с зажатым в кулаке длинным ножом. Метил в шею — ударил в плечо. Борис зашатался и, взмахнув руками, упал в сугроб рядом с Матреной.

— Караул! — завыла Матрена, увидевшая рукоятку ножа, торчавшую в плече Бориса. — Кара-у-ул!

Точно белое привидение, чуть-чуть пошатываясь, огромный Евлампий зашагал обратно к трапезной и скрылся в сенцах.

— Спаси-те-е! — кричала Матрена, поднимаясь на ноги. — Помоги-и-ит-е!

На ее крик выбежали из трапезной дьяк Кузьма, конюх Василий и один из заимщиков.

— Что такое? — спрашивали они, направляясь к Матрене.

— Что случилось?

Указывая рукой на лежащего в снегу Бориса, задыхаясь, Матрена хрипло проговорила:

— Отец Евлампий… зарезал Бориса… Вот — смотрите!..

Борис, медленно шевелясь, пытался подняться на ноги.

— Нет, врет, сукин сын… — тихо отозвался он на слова Матрены. — Не зарезал, а только ранил… Помогите, братцы…

Кузьма первым подбежал к Борису, первый увидел рукоятку ножа, торчавшую в полушубке Бориса, и, сразу поняв, что тут произошло, вырвал из полушубка нож и погрозил им жене:

— Я тебе покажу, сука! Ужо поговорю с тобой…

Он переглянулся с Василием, покосился на заимщика и, обращаясь к конюху, тихо спросил его, кивая на Бориса, вокруг которого темным пятном расплывалась по снегу кровь:

— Что будем делать с ним?

Конюх тоже покосился на заимщика и не особенно твердо молвил:

— Надо бы помочь… человек ведь…

Сразу изменив тон, Кузьма сказал Василию и заимщику:

— Берите его, братцы, осторожно… Тащите легонько в баню…

И опять повернулся к жене:

— А ты, корявая сука, живым манером принеси сальник и какую-нибудь холстину, либо чистое полотенце. Да поскорее!.. Убью, стерву!..

Матрена побежала к кельям.

Взяв Бориса под руки, заимщик и конюх повели его в баню.

Слегка отрезвевший Борис шел и поругивался:

— Тише, дьяволы!.. Больно!.. Тише, сволочи!.. Медведи…

Его привели в темную, но теплую баню… Усадили на скамью.

Вскоре туда же пришла Матрена, принесла ведро воды, два полотенца и сальник. От кремня зажгли фитилек сальника и раздели Бориса.

Кузьма осмотрел кровоточащую рану — была задета плечевая кость.

Недолго раздумывая и не обращая внимания на стоны и ругань Бориса, мужики быстро промыли и туго забинтовали ему не только рану, но и все плечо.

Борис попросил принести еще либо ремень, либо третье полотенце, чтобы привязать ему руку к туловищу.

Когда Матрена пошла за полотенцем, Кузьма мигнул заимщику Ковригину:

— Выйдем, Михайла Потапыч…

На дворе он тихо заговорил с бородатым заимщиком:

— Видишь, дело-то какое, Михайла Потапыч?.. Понятно тебе?

— Понятно, — так же тихо ответил Ковригин.

— Человек-то этот из образованных, — продолжал Кузьма. — Политик… По всему видать, нужный!.. А жил он у нас проездом… Ежели сейчас не спасти его… отец Евлампий… так или иначе… прикончит его… Понял?

— Понятно, — повторил заимщик, глядя себе под ноги.

— Ну, значит, запрягай своего коня и забирай брата Бориса с собой. Пусть он недельку полежит у тебя на заимке, поправится. А там он уж сам скажет тебе, куда его доставить. Согласен?

Ковригин почесал пальцами бороду и ответил:

— Придется взять… Человек ведь… Да еще вон какой!..

— Только держи его, Михаила Потапыч, под секретом. Ежели кто посторонний увидит и спросит, скажешь: дескать, проезжий… заболел по дороге… и все!