Павел Лукницкий - Избранное

Ниссо вернулась в помещение и деловито сделала три зарубки.

После этого долго не приходил никто. Мариам и Ниссо удивлялись отсутствию ущельцев.

Шо-Пир, сделав весы, выбирал камни, которые должны были заменить гири. За оградой он неожиданно увидел Кендыри. «Зачем он здесь?» — подумал Шо-Пир, а Кендыри, поймав его взгляд, перелез через ограду и спокойным шагом приблизился к нему. Осмотревшись, как бы желая убедиться, что никто, кроме Шо-Пира. Не видит его, он почтительно поклонился, приложил одновременно одну ладонь к груди, а другую ко лбу — так, как здороваются повсюду на Востоке, но только не в Сиатанге.

— Да будет с тобою здоровье, почтенный Шо-Пир.

— Здравствуй! — продолжая выбирать камни, ответил Шо-Пир. — Ко мне?

— К тебе, если позволишь, Шо-Пир, — сказал Кендыри. — Разговор к тебе есть. Без чужих ушей поговорить с тобой можно ли?

— Чужих ушей здесь нет. Говори, — Шо-Пир отложил камни, кинул взгляд на халат и на тюбетейку Кендыри, вгляделся в его неподвижное лицо. — Важный разговор, что ли?

— Для тебя — важный. — Кендыри постарался не заметить выглянувшую из дверей Ниссо. — Может, пойдем в дом?

— Пойдем, — согласился Шо-Пир, встал, потер ладонь о ладонь и направился вместе с Кендыри к дому.

Выходя из помещения, Ниссо увидела Рыбью Кость, сразу насупилась, презрительно повела губами. Рыбья Кость стояла у порога пристройки, что-то объясняла Мариам.

— Пришла? Что надо тебе? — с вызовом подступила Ниссо.

— Шо-Пир где?

Ниссо полна высокомерия и надменности.

— Нет Шо-Пира сейчас. Мариам, что она говорила тебе?

— Муку просит.

— Ты тоже хочешь муку получить? — язвительно спрашивает Ниссо.

Рыбья Кость бледнеет от злобы, но, овладев собой, коротко бросает:

— Давай!

— Не дам! Тебе нечего делать здесь!

Мариам с недоумением следит за их разговором. Обе, сжав кулаки, готовы кинуться одна на другую. Мариам встает.

— Погоди, Ниссо! Кто она?

Ниссо презрительно молчит. Мариам обращается к Рыбьей Кости.

— Ты кто?

— А ты сама кто? — выкрикивает Рыбья Кость.

— Я? Учительницей буду у вас, ты не волнуйся, скажи свое имя — в списке я посмотрю.

— Рыбья Кость ее имя! — выкрикивает Ниссо. — Разве ты, Мариам, не видишь? Какое еще может быть у нее имя?! Нет в списке ее, Шо-Пир утром читал, я помню. Не полагается ей.

— Ты дохлая кошка, с тобой не говорю! — кричит Рыбья Кость. — Дрянь она, смотри список, жена Карашира я!

— Обе вы бешеные, смотрю, — спокойно, берясь за список, замечает Даулетова. — Ниссо, перестань! А ты не ругайся. Не знаю, что между вами такое. Карашир в списке есть.

— Карашир есть, этой змеи нет. Где Карашир? Где его зерно? Они сеяли. Не принесла зерна — не давать!

Мариам растерянно поднимает глаза на жену Карашира.

— Если ты жена Карашира, то почему, в самом деле, не привезла зерна?

Рыбья Кость, поджав губы, молчит, в угрожающих глазах — гнев; лицо мучительно дергается, да, она знает — Бахтиор. Придя к ней в дом, сказал Караширу: «Возьми осла, отвези зерно, получишь муку». Карашир хотел было признаться во всем, но побоялся ее. Она велела ему остаться дома, пошла сюда одна, надеясь как-нибудь уладить это, выпросить у Шо-Пира муку. Но всем распоряжается эта. Кинуться бы на нее, выцарапать ей глаза! Но Рыбья Кость вспоминает о детях, купец обманул, от него ничего теперь не получишь, дома ни крупинки муки, ни зернышка, впереди зима… Нет, все что угодно, только бы получить муку! Рыбья Кость глядит через дверь: полно мешков, даже стены, даже пол весь в муке — в белой, добротной, пшеничной, — сколько горстей можно собрать с одного лишь пола! Вся злоба пропала, в глазах только жадность. Смирившись, она произносит очень тихо:

— У меня нет зерна… Дай муки… Хоть немного муки!

— Как нет? — неистовствует Ниссо. — Не верь ей, Мариам! Спрятала! Есть у нее, вон, смотри! — Ниссо резко оборачивается, показывает на распростертое внизу селение. — Смотри, Мариам, тот дом, тот посев, Не меньше других зерна собрала она. Ничего не дам, врет она! Когда мы собирали ослов, чтобы Бахтиор пошел в Волость, она нас прогнала.

В глазах Рыбьей Кости слезы.

— Дай! — чуть слышно произносит она.

— Не дам! — отрезает Ниссо.

— Погоди, Ниссо… Пусть Шо-Пир скажет сам. Подождем Шо-Пира.

— Нечего ждать Шо-Пира, скажет то же, что я. Уходи отсюда! Слышишь, или камнями тебя прогоню!

Рыбья Кость ничего не отвечает. С ненавистью, сквозь слезы взглянув на Ниссо, она поворачивается, минует пролом ограды, скрывается за камнями. Явное злорадство Ниссо удивляет Даулетову.

— Ты злая… И я не знаю, права ли ты. Надо было, чтоб она подождала Шо-Пира. С кем это он говорит так долго?

— Ничего, Мариам, ты не понимаешь! — выпаливает Ниссо.

Ей немножко стыдно: почему Рыбья Кость перестала кричать и заплакала? Конечно, хорошо, что она так унижена, но лучше было б, если бы не заплакала. «Нет, — отгоняет Ниссо внезапную жалость, — все врет она, так ей и надо!»

— Ты спрашиваешь, Мариам, с кем разговаривает Шо-Пир? Зовут его Кендыри, хороший человек, бороды бреет здесь… Помощник купца.

— Все-таки я спрошу у Шо-Пира об этой женщине.

— Спроси, спроси! Она хотела, чтоб меня отдали Азиз-хону…

— Ах, вот в чем дело! — Бросив взгляд на тропу, Даулетова замечает Рыбью Кость, присевшую на камнях. Ясно: решила дождаться Шо-Пира. Даулетова ничего не говорит Ниссо.

— Шо-Пир, ты знаешь… Я живу здесь год.

— Знаю, год.

— Я живу у купца. Ты тоже знаешь.

— Знаю.

— Ты ко мне не приходил — бреешься сам. Я к тебе не приходил, разговоров с тобой не вел. Скажи, почему?

— По-моему, это ты сам мне можешь сказать.

— Для этого я сейчас пришел.

— Видно, за год успел надумать, что сказать?

— Не смейся. Объясню, ты поймешь. Я много ходил по горам, людей видел. Разную видел власть. Бродячий брадобрей не привык разговаривать с властью; есть страны, где меня били; в других местах — гнали камнями, думали, что я вор. В Канджуте я два года лежал в тюрьме, знаешь, почему лежал?

— Откуда мне знать?

— Канджутцы не любят англичан. Любят русских.

— Допустим.

— Это правда. На площади Чальта я брил людей. Распространился слух, что я хороший мастер. Пришел солдат, сказал: идем к туму, будешь брить его бороду! Власть приказывает, я пошел, начал брить ему бороду. Он стал хвалить англичан. Я глупым был, не подумал, сказал: твой народ любит русских! Одна сторона бороды тума осталась невыбритой, а меня положили в тюрьму. Тюрьма была под землей, скорпионы, пауки змеи ползали по лежащим. Меня били палками, — вот след на щеке, вот еще — видишь? — на лбу, еще вот! — Кендыри распахнул ворот халата, показал красные рубцы на груди. — Другие умирали, я жив остался. Потом меня выгнали из тюрьмы. Я пришел в Яхбар, болел, во рту у меня был вкус смерти. Человек сказал мне: идем со мной, будешь брить бороду Азиз-хона, высокая честь. Я вспомнил Канджут, я знал, какая это высокая честь. Убежал. Прибежал сюда. Стал жить у купца Мирзо-Хура. Жил этот год у него, помощником ему стал, в сердце моем была благодарность. К тебе не шел и к Бахтиору не шел: вы власть. Я вспоминал Канджут и боялся власти. Но я целый год издали смотрел на тебя и теперь понимаю, что канджутцы, которые хвалили русских, правду мне говорили и что справедлива советская власть. Я не понимал, почему ты не любишь купца. Теперь мне ясно почему: он человек недостойный…