Сергей Алексеев - Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4

— Скажу о деле! Стране нужен хлеб, нужно мясо! Лобио и мчади нужны народу! Вы как думаете, зачем нас оставили здесь? Или мы стрелять не умеем? Да я за пояс заткну любого… как его… снайпера! Ан нет! Велели сидеть здесь, дома! Почему? Потому что мы сегодня нужны здесь! У войны ненасытный желудок, ох и ненасытный! И заполнить этот желудок должны мы с вами! Понятно это?

— Кишварди! Вот тебе нож — режь нам горло! Что мы, не работаем, что ли? — подал голос дядя Герасим.

— Я не про всех… Мужиками я доволен. И на баб я не в обиде… Однако есть отдельные лица…

— Назови, назови конкретно! — зашумело собрание.

Кишварди извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его. В классе люди затаили дыхание. Кишварди долго всматривался в листок, потом решился:

— Где Амбако, где Кирилл, где Кикития, где Феодосия Барамидзе и невестка ее Маквала?

— Ну-ка, Шакро, отвечай, где твоя мамаша и жена твоего брательника? — толкнул кто-то Шакро Барамидзе.

Тот встал, провел ладонью сперва по парте, потом по собственному лицу и нехотя ответил:

— В Батуми они… За сахаром…

— Ага, за сахаром? Архип, как давно ты видел сахар? — спросил Кескинэ.

— Видеть-то видел, да вот есть не приходилось! — улыбнулся Архип.

Шакро закашлялся, закрыл лицо руками.

— Что ты раскашлялся, точно Бегларов пес! — прикрикнул на него Зосим. — Скажи-ка лучше, зачем их в Батуми потянуло?

— Да они… У них там… В общем, они там достают сахар, а потом…

— А потом здесь продают втридорога, так, что ли? — спросил кто-то.

— Так…

— И это говорит сын про собственную мать! Язык надо вырвать у такого сына! — запричитала Машико.

— А что, мне за них садиться в тюрьму, да? — огрызнулся Шакро и сел.

— Никого я не собираюсь сажать в тюрьму! — продолжал Кишварди. — Кому работа не по душе, пусть идет в лес, к Датико, и ночует там с волками… Просить и упрашивать мы не намерены… Война только начинается, и никто за нас не постоит, кроме нас самих… Лукайя Поцхишвили, скажи что-нибудь!

С того дня, когда Лукайя узнал о гибели единственного сына, он словно онемел. Он выходил в поле до восхода солнца, работал за троих, возвращался домой после захода солнца, ложился под навесом и лежал не двигаясь до утра. Обрушься небо и разверзнись земля — Лукайя не моргнул бы даже глазом.

Сейчас, услышав свое имя, Лукайя вздрогнул от неожиданности, встал, подошел к столу, выпил воды и прохрипел:

— Табаку…

Человек десять, сидевших за передними партами, полезли в карманы, и на столе выросла горка табака. Человек десять зашуршали газетами, и стол покрылся кусками бумаги. Человек десять зачиркали самодельными зажигалками, и комната наполнилась сладковатым запахом жженого трута. Лукайя дрожащими руками свернул толстую, с палец, цигарку, раскурил ее, глубоко затянулся. Лоб его покрылся испариной. Класс молчал.

— Я… Что я… — начал Лукайя. — Для меня война давно уже кончилась… Будь у бога справедливость, я сейчас должен гнить в могиле… Но не берет бог мою душу… Что ж, подожду… Накладывать на себя руки не стану… Всю свою кровь обращу в пот, все свои слезы обращу в кровь — найдут они путь к костям моего мальчика… Так и буду жить, пока не свернем шею Гитлеру… Или я, или он… Вместе нам нет места на земле… Вот и весь мой сказ.

Собрание молчало. Лукайя сел и закрыл лицо руками.

— Пиши, Зосим! — встала вдруг бригадир Ксеня.

Зосим вопросительно взглянул на председателя.

— Пиши, говорю! — повторила Ксеня.

Председатель кивнул головой.

— Пиши! — продолжала Ксеня. — Пусть померкнет свет в глазах того, кто без причины уйдет с работы! Пусть отсохнет у него рука и поразит его пуля в сердце!

— Ну и ну… — потянул Алиес Соселия.

— Вот тебе и ну! Кстати, говорю я это к твоему сведению! — огрызнулась Ксеня.

— А что я! Работаю, как вол, видят все! Мычать мне, что ли?

— Да, должен мычать!

— Записать это? — спросил Зосим.

— Послушайте, люди, чем сыпать здесь проклятиями, вы бы лучше поинтересовались, кто выдаивает наших коз! — вскочил Эдемика Горделадзе.

Я и Хатия похолодели.

— Я в Ксениных понуканиях не нуждаюсь, — продолжал Эдемика, — работаю на совесть! А тех, кто не работают, нет и на собрании!

— Об этом-то и речь! Это нас и интересует: где они? — встал Кишварди.

— Меня интересует, кто ворует наше молоко! — крикнул Эдемика.

— Правильно! — поддержали его Мака, Мина, Машико, Васаси и другие.

Народ заволновался, зашумел. Зосим вовсю стучал карандашом по колокольчику, но его никто не слушал.

— Да тише вы! — крикнул Кишварди. — Эдемика Горделадзе, о каких козах идет речь? Говори ясно!

— Я скажу про свою!

— И про мою скажи! — попросила Мина.

— Пусть каждый заботится о своей козе! — бросил кто-то реплику.

— Правильно! Слово предоставляется козе… то есть Эдемике! Выходи, Эдемика!

— Я скажу с места!

— Ну, начинай!

— Не знаю даже, с чего начать…

— С хвоста, Эдемика!

Эдемика почесал в затылке, потом посмотрел на меня. Я не выдержал его взгляда, потупился. Эдемика покачал головой — дескать, попляшешь ты у меня, — и глубокомысленно изрек:

— Соседи! Коза — это вам не корова!

— А ты почем знаешь? — спросил недоверчиво Бежана.

В комнате захохотали.

— Кишварди, скажи этому дуралею, пусть заткнет глотку, иначе я отказываюсь говорить! — обратился Эдемика к президиуму.

— Бежана! Еще одно слово, и я выведу тебя! — предупредил председатель Бежану.

Тот прикрыл рот рукой и обратился в слух.

Эдемика продолжал:

— Моя коза — вы знаете ее, она хромает на заднюю ногу, — в день дает две бутылки молока…

— И тебе не стыдно эксплуатировать козу-инвалида? — спросил кто-то.

— Ногу ей сломал не я, а молоко одинаковое у всех коз… Я продолжаю. Дает, значит, она две бутылки молока: одну — утром, вторую — вечером… Что же теперь получается? Утром я надаиваю одну бутылку, а вечером коза возвращается без молока! То есть бутылка молока пропадает! А что такое бутылка молока? Это все равно что бутылка крови! Так говорит наш врач.

— Ну, послушать нашего врача, так один королек [21] Королёк — разновидность хурмы. равен двум яйцам, а два королька — одной курице… — сказал Виссарион.

— А что, разве не так? — набросился на него Эдемика.

— Так, конечно. Вот я посадил у себя одно корольковое дерево, и теперь не нужны мне ни куры, ни курятник… Придет гость — подам ему вместо курицы королек!

— Я не знаю, кому что ты подашь, но бутылка молока — это, по крайней мере, полбутылки крови! — сбавил Эдемика.

— Уступи еще немного! — крикнул кто-то.

— Не могу! Это установлено наукой! — заупрямился Эдемика.

— Скажи в конце концов, кто отнимает у твоей козы эти полбутылки крови? — не вытерпел Зосим.