Виктор Баныкин - Лешкина любовь

— Не спилите, Самойлов. Хватит, и так полрощи вокруг без нужды погубили по вашей бесхозяйственности!

Мгновенье-другое пораженный прораб не мог вымолвить словечка. А потом, чертыхаясь, снова заорал:

— А кто мне запретит? Я тут хозяин!

Крепко сжимая в руке ветошь, Серега все так же спокойно ответил:

— Мы, рабочие, не позволим! Потому что мы тоже здесь хозяева!

Женька, стоявший рядом с Серегой, со страхом подумал, что прораб сейчас бросится на шофера с кулаками, но тот, круто повернувшись, зашагал поспешно к складу, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу.

Осторожный, сдержанный Анисим, только что подъехавший с теми же панелями, осуждающе промолвил, подходя к Сереге:

— Зря ты с бирюком связался. Он тебе это припомнит.

Разжимая побелевшие губы, Серега упрямо тряхнул головой:

— Волков бояться — в лес не ходить. А по Самойлову и еще кое по кому давно тюрьма плачет.

В душе Женька был согласен с тихим неприметным Анисимом. «Не стоило Сереге из-за березки ссору заводить с прорабом. У нас лесу-то вокруг… ого-го сколько!»

Серега положил под сиденье ветошь, взял Женьку за руку.

— Саня, я пошел, — бросил он через плечо сменщику.

И они с Женькой направились неспешно к дороге. Молчали. Долго молчали. Потом Женька, с тревогой заглядывая Сереге в глаза, спросил:

— А он правда… может тебе напакостить?

— Кто? — рассеянно переспросил шофер.

— Ну, этот… бегемот прораб?

Серега вдруг улыбнулся. Улыбнулся необыкновенно лучисто. И сказал успокаивающе:

— Пожалуй, поперхнется.

Немного погодя Женька осторожно объявил:

— А к Жадиным утрось милиция наведывалась. Интересовались, откуда у них появилась машина кирпича и цемент.

Серега промолчал.

Спустились под яр, намереваясь искупаться в Усе, как где-то рядом, за кустами ветельника, послышались частые всхлипывания.

Вскоре на тропу вышел, согнувшись в три погибели, Петька Свищев.

— Ты чего ревешь? — спросил Серега мальчишку, расстегивая ворот гимнастерки.

Петька гнусаво захныкал:

— Бра-бра-братишка пропа-ал. У-утоп Валька.

— Как утоп? — всполошился Серега. — Да ты не хлюпай, а толком расскажи.

— Он с соседскими девчонками без спросу убежал на речку. — Петька грязным кулаком размазал по лисьей мордочке липкие слезы и снова чуть не захлебнулся удушливым ревом. — Те… те змеехвостки уж домой пришлепали, а Вальки… а Вальки моего нет, — через силу сдерживая слезы, продолжал он. — Говорят, Вальку какие-то тетеньки к себе поманили. Тетеньки тоже купались. Врут, чай, дурешки. Боятся сказать, что Валька утоп. Вернутся с работы отец с матерью… они шкуру с меня спустят. А во всем Санька Жадин… он во всем виноват!

Петька опять заревел, так и не досказав, какая вина Саньки Жадина в этой истории.

— Ситуация, — протянул раздумчиво Серега.

— А какие тетеньки купались? Девчонки тебе не сказывали? — спросил он чуть погодя Петьку. — Ну, перестань же коровой реветь!

— Ска-азывали… ненашенские тетеньки. Да они все врут с перепугу, язычницы эти!

— Ты вдоль всего берега прошел? И тетенек никаких не видел?

— Нет. — Петька помотал головой. — Ни тетенек, ни Вальки. Даже бельишко Валькино кто-то спор.

Серега подумал и сказал:

— Пойдем с нами.

И они сызнова полезли на кручу, теперь уже втроем.

Вальку, прехорошенького толстячка лет четырех, обнаружили в общежитии строителей в одной из комнат молоденьких девчонок, окончивших по весне ремесленное училище.

Малец сидел на столе и, болтая ногами, лакомился дешевыми карамельками, потешая легкомысленных хозяек комнаты забавным своим говором.

Подталкивая вперед Петьку, Серега от порога сказал:

— Твой братишка?

— Мой.

А Валька, завидев Петьку, с восторгом закричал:

— Пе-эть, хочешь, я тебе конфетку дам?

Мрачный Петька многообещающе протянул:

— Я тебе… ремня дома дам! Будешь потом помнить…

— Ишь, сердитый какой, — остановил Серега Петьку. — А ты радуйся.

И строго оглядел притихших хозяек комнаты — долговязых девчонок с огрубевшими мосластыми руками.

— Кто ж так легкомысленно поступает? Вы ведь не маленькие. Вот как шпаклюетесь! Увели пацана, а его брат ищет, думал, утонул.

Девчонки покраснели. Одна же из них, чуть побойчее, вскинув гордо голову с тугими кудряшками, покривила накрашенными губами:

— Зачем же эдакие страсти? Мы сами собирались отвести малыша в деревню.

Бережно сняв со стола Вальку, Серега почему-то не сразу опустил его на пол.

— А ты кто? — поднимая на шофера светлые, с рыжиночкой глаза, спросил незаробевший малец. — Не моги и думать: я тебе свои конфеты не дам!

Тут все засмеялись. И гости, и хозяйки комнаты. Женьку и Петьку с его братцем Серега проводил по мрачному коридору до выхода из общежития.

— Уж ладно, Женя, в другой раз искупаемся. А сейчас идите-ка все домой. Я под умывальником сполоснусь. Устал ноне что-то.

По дороге в Ермаковку Петька и Женька вели Вальку за руки. Шли смирно, но друг с другом не разговаривали, хотя каждому и было что порассказать. Лепетал всю дорогу один Валька.

Женька, раньше не обращавший никакого внимания на всякую мелюзгу, вроде этого вот Вальки, сейчас то и дело заботливо спрашивал его:

— Ты не устал? А то на руки возьму.

Не везло. Не везло с самого начала, хотя дед Фома снабдил их всякими удочками: и для лова разных там плотичек, окуньков, красноперок, и более крупной рыбы: язей, подлещиков, линей. Прихватил Женька и свои, с отменными поплавками из легкой сосновой коры. Серега же где-то раздобыл бамбуковый спиннинг с ядовито-кумачовой катушкой. Запаслись и разными червями: юркими, маленькими, лиловато-полосатыми и неповоротливыми бледными жирняками.

И место дед присоветовал самое удачливое — возле высоченных корявых осокорей. Под этими густолистыми раскидистыми великанами и в ливень, наверно, не промокнешь. У Фомы здесь, между деревьями, приютился опрятный шалашик, внутри застеленный толстым слоем сухой травы, терпко пахнущей полынком и донником.

Чуть подальше шалаша — ближе к берегу — торчали прочернелые от копоти рогульки для котелка. Тут же высилась горка сушняка.

К вечернему клеву рыболовы подготовились отменно. Неподалеку от кострища Женька закинул несколько плавных удочек, положив удилища концами на воткнутые в сырой песок сошнички. Серега же со своим шикарным спиннингом подался на косу, где всегда играла на быстряке вода.

Денек выдался кроткий, безветренный. С самого утра припекало доброе июльское солнце. Когда же вечером, чуть притомленное, оно медленно стало сползать за Усольские хребты, на Усе все еще было душно. Пропитанные зноем травы и цветы издавали приторно-сладкий запах, а сонная, поблекшая вода не набегала на сырой песок даже легкой рябью.