Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

Федор нарезал мясо пластинками, побросал на него толченый с солью чеснок, и мы придвинулись к столу поближе.

— А толковым оказался этот ваш знакомый, магаданский инженер.

— Толковый, говорите? Выходит, так: дал — толковый, не дал — бестолковый?

— Правда, правда, добрый мужик, ничего не скажешь! — не поняв интонации, поддержал меня Поярков.

— А вот давайте рассудим, — отставляя кофе, начал Карл Францевич. — У нас нет электродов, а у него есть. И он может дать или не дать — взаймы или за деньги — не суть, и его никто не может заставить это сделать, так?

Василий Андреевич согласно кивает и наяривает за обе щеки мясо. А кивает он оттого, что ему кажется, будто обращаются именно к нему.

— А ведь, казалось бы, — продолжает Карл Францевич, — если ты лишку ухватил, тут тебе и красный сигнал. Да и, в конечном счете, дело-то выполняем общее, он, как гражданин, не должен допустить простоя соседа, так как от срыва в работе страдает все общество, верно? А вот что можно предъявить такому человеку? По закону?

— Бороться с такими надо, народный контроль для чего? — выпаливает Поярков.

— С кем бороться? Он же преступления не совершил, приобрел электроды для коллектива, не для себя лично, аккуратно сложил их на полку — формально никаких претензий не предъявишь. Вот к такому «товарищу» мы и идем на поклон, а он с нас шкуру снимает, и мы же ему благодарны. И называется это — деловой контакт.

— Правда, белиберда получается… — говорит Василий Андреевич, — а ведь серьезно, Антон, ты посмотри — что у нас получается, — и, угадав намерение хозяина, прикрыл чашку ладонью, — спасибо, больше не могу, а то не засну.

— Ты мне лучше объясни, Карл Францевич: человек нас выручил, а если разобраться — обобрал. Где тут собака зарыта?

— Вопрос сложный. Скажем, надо построить дом. Утвердили план, разверстали. Под план и надо дать все необходимое: кирпич, доску, шифер, технику и так далее. Все точно на один дом, и ни гвоздя больше, и ни шурупика меньше! Ввод по графику. Ясно?

— Ясно-то ясно, только так не бывает. Вы все, Карл Францевич, берете идеально.

— Да, но к идеальному надо стремиться. Социалистическая система хозяйства в основе своей и имеет принцип планового ведения хозяйства, в этом и преимущество ее. А плановые органы наши еще недорабатывают, отстают. Но надо стремиться к идеальному! — Карл Францевич опять повысил голос. Затем помолчал, вздохнул и сказал: — А вообще, все это прописные истины, друзья мои. — И тут же предложил: — Еще по чашечке?

— Да спасибо, Карл Францевич, мы и так засиделись, Славка, поди, извелся, ожидаючи.

Федор и Карл Францевич провожают нас до дверей. Я выхожу, а Василий еще договаривается с Федором о делах на завтра.

Небо вызвездило. На горизонте четкая, изломанная линия гор. Василий размашисто догоняет меня.

— Ты заметил, Антон, как они дружны — Федор и Карл Францевич, как относятся друг к другу, можно подумать, кровные братья.

— А может, они и есть братья, почитай, на севере лет двадцать вместе.

— Ну, сейчас Вячеслав Иванович нам задаст, — сказал Василий, когда мы подошли вплотную к вагончику. — Ты только про кофе ни-ни, — Василий приставил к губам палец, — обидится! Скажем — на работе задержались.

И Василий толкнул дверь.

— Ну, где вы шляетесь, ведь договаривались, дядя Вася? — начал с упреков Славка, только мы переступили порог. — Второй раз кашу разогреваю! В кино-то пойдете? Про «зори тихие». Пойдете? Опаздываем.

— Мы что, рыжие? Пойдем, Антон, да?

Славка тащит кастрюлю на стол, на ходу жует.

— Переодеваться ни к чему, — говорит Василий Андреевич, но все же надевает черный выходной полушубок. — Не забудь, Слава, билеты.

— А кашу?

— Ничего, придем, съедим.

И мы жмем на пятой скорости, только снег под пятками постанывает. Проскакиваем в двери под третий звонок. Зрители сидят веером. Зажглись красные транспаранты — «выход». Я прочел: «дохыв». А Василий недовольно покрутил головой:

— Скажи, сколько мест свободных, наверное, мура какая-нибудь. Вечно этот Славка порадует!

— Про зори-то мура? — возмущается тот. — Тебе бы, дядя Вася, чтоб бабахали про войну или детективы разные. Это телевизоры сбивают людей с толку.

Свет потух, и мои приятели наконец угомонились.

После кино начался спор на улице. Дома и совсем пыль до потолка. Я в роли арбитра.

— Скажи, дед, здорово они немцев-то? А банька-то, скажи?

— Девки добрые, настоящие, а про немцев не для фронтовиков. Мы-то их как облупленных знаем. Да, Антон? Пусть бы про теперешних, которые перековались, — это другое дело. И вообще ты, Славка, не бузи, мало каши еще ел. Давай дрыхнуть, уже второй час.

Василий хочет, чтобы последнее слово осталось за ним. Но его сердит Славкино спокойствие, и он начинает горячиться.

— Да хватит вам, завелись на всю ночь!

Василий отворачивается к стенке, но слышу — не спит, то и дело поглядывает на светящийся циферблат. Вздыхает.

Наконец встает и крадется на цыпочках в кухню.

— Ты че как заяц?

Василий оборачивается.

— Понимаешь, всякая мура в голову лезет.

— А ты не пускай ее, — Славка чиркает спичкой и прикуривает. — Вот у нас на Диксоне…

— Ну, опять паровоз зачадил, — не выдерживаю я.

— Нет, дед, я же в фортку выдуваю.

Пригляделся — верно, сидит на подоконнике и смолит, только огонек подмигивает.

— Пусть курит, раз человеку в наслаждение, — поддерживает Славку Василий.

— Ну его к лешему, этот табак. В груди от него как баян-аккордеон поет. Брошу, вот увидишь, — и Славка жадно затягивается, по огоньку видно, как пыхает.

Василий уже на кухне, гремит посудой. Кран хрипит, будто ему перехватывают горло. Это действует на нервы. Ни к черту нервы стали.

— Че в такую рань, дядя Вася? — бубнит Славка, выбрасывает в форточку окурок и, скрипя пружинами, лезет под одеяло. — Скажи как человек устроен: тепло, мягко, мухи не кусают, дрыхни себе, ан нет, душевное равновесие, видишь ли, разрегулировалось.

А я вспоминаю, как мы на трассе жили в металлическом вагончике. Нары в два яруса, вместо печки — железная бочка, прогорит — колотун, спасу нет, сигаем все на верхние нары. Кто-нибудь не выдержит — плеснет в печь солярки, дров подбросит, сразу жара — дышать нечем. Ссыпаемся вниз, открываем двери и, как рыбы, ловим воздух. И так раз десять за ночь…

Славка ворочается, встает и тоже крадется На кухню. Слышу — бубнят с Василием, о чем — не понять, слышно только — Диксон, Диксон — это Славка. За последнее время он все больше тянется к Василию. Когда в товарищах согласие, ничего не страшно. Впереди у нас настоящая работа — тяжеловесы. Надо бы еще раз проехать по трассе, как говорит Карл Францевич, «пристреляться». Особенно перевалы не дают покоя.