Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

— Дед, «вставай» пришел, чай шарга надо, — кричит Славка из кухни. — «Колымага» ждет.

Конструкцию Карла Францевича ребята окрестили «Колымагой». Поначалу он морщился, а затем как-то впопыхах и сам назвал так. Вот и закрепилось: «операция «Колымага».

Что-то разморило, а вставать все же надо. Пол ледяной, все собираюсь купить тапочки, да руки не доходят. Надернул на босу ногу унты, выхожу на кухню. У Василия со Славкой мир, чаи гоняют. Нетронутая колбаса с кашей дымят на столе.

— Давай, дед, по-молодецки, раз, два, промыл глаза ж за стол. Что размываться — сороки утащат. Интересно, почему здесь нет сорок? Белобокие, ушлые такие, холендры, а приятно — сидит на заплоте длиннохвостая, словно эмалированный ковшик повесили.

— Ты вот что, Славка, помог бы Карлу Францевичу при монтаже «Колымаги», — говорю.

— Могу помочь, — подумав, отвечает Славка, — только погодя, сейчас никак — машину до ума довести надо.

— Василию Андреевичу поручим, ему уж заодно.

— Не-е, я уж сам. Тут надо каждую гаечку потрогать, в душу ей заглянуть, сродниться, понять друг друга…

— Не доверяешь, выходит?

— Почему? — округлил Славка глаза. — Ты, дед, не путай. Как бы тебе ловчее сказать. Скажем, ты женился, и со свадебного вечера невесту отдал другу «на пока».

— Тоже мне примерчик, выдумал же, пес!

— Да мы все подмогнем, как управимся с машинами.

— Ну, ладно, годится.

— Заскребай, Антон, в ошурках самый смак, — подсовывает мне сковороду Василий.

Оба встают.

— Морской закон знаешь? Посуду сполоснешь, на столе ничего не оставляй, — уже от двери дает указания Василий.

Выскребаю сковородку, ставлю на плиту, чашки, сахар — на полку, сметаю со стола в горсть крошки и несу в ведро.

В окне еще держится синий настой ночи. Теперь только к обеду отбелит. Холодный воздух вылизал порожек, на подоконнике и на раме «зайцы» — пластилину бы купить да замазать, все не так дуть будет.

Обуваюсь — унты мокрые, тяжелые, будто свинцом налиты. Что-то я вчера совсем расквасился; надо было бы подцепить унты на проволочный крючок, портянки сверху накинуть — за ночь над плиткой и высохли бы, хрустели бы как фанерные.

Из тепла на улицу — сразу мороз хватает, гнет в три погибели; но не вздумай прятать нос или укутывать подбородок, потом уже и вовсе не высунешь. Если уж ожгешь ухо или щеку — растер рукавицей, и все. У нас никто из ребят шарфы не носит, моды этой нет.

До монтажной площадки идти недалеко — чуть больше полукилометра. Славка измерял по спидометру. Пройтись, конечно, одно удовольствие, только вот воздуху не хватает: дунешь — шумит. Туман, хоть на кусок его намазывай. Сварка его не пробивает, как блестка жира в молоке плавает.

Слышу, кто-то командует на площадке. Подошел — так и есть, Карл Францевич уже топчется.

Сварщик настраивает бензорез. Увидел меня и сразу накинулся:

— Неужели нельзя придумать морозостойкие шланги? Сколько в мире институтов, ученых, и не могут, да?

Что ответить? Сколько по свету этих великомучеников — резчиков? Проблема с морозостойкими шлангами никак не решается.

— Надо бы прожектор, — говорит Карл Францевич.

— Можно попробовать машиной подсвечивать.

— Пробовали, — встревает Николай Зотов, мой старый знакомый по Заполярному, хороший сварщик, с дипломом, — выхлопные газы ложатся к земле — угораем. — Что будем делать? Варить-то на таком морозе — швы порвет.

— Не варить тоже нельзя, как-то приспособимся.

— А рассыпется по дороге «Колымага»? У меня тоже имя есть, не брошу его кобелю под хвост. Ты, дед, решай конкретно, бумагу давай…

— А ты как бы предложил?

— Я-что могу, я сварщик, а вы начальство, вам виднее — газеты читаете. А у меня аккордный наряд горит, простой получается, платить кто будет?

Подходит Славка.

— Прибыл резерв, — говорит. Он в телогреечке-обдергайке, в поясе перехваченной алюминиевой проволокой. На голове треух, одно ухо голосует.

— Тебе только санок не хватает! — говорю.

— Ты работу, дед, давай, а не смейся! — хлюпнул носом Славка.

— Рекомендую, — представляю Карлу Францевичу, — парень просто рвется, трудовой порыв.

Славка равнодушно смотрит в сторону, вроде и не слышит.

— Помню, как же, помню все по «макензену» этого молодого человека, — разглядывает Славку Карл Францевич. — А рукавицы-то где у тебя? Не годится, мил друг, возьми-ка мои пока.

— Твои, Карл Францевич, не возьму, — отвернулся Славка.

— Детсад несчастный, — взвизгнул механик, — не смей ерепениться.

— На горло берете, товарищ.

Славка сбрасывает свои измочаленные, насквозь в солярке, суконки и сует руки в мохнашки с отворотами на запястьях.

— Вот теперь другой табак, теперь мороз не достанет, — улыбается он, — красота!

— Вот так, — обрывает его восторги Карл Францевич, — теперь ты головой отвечаешь за прицепное устройство, — и сует Славке эскиз и рулетку.

— Это мы могем, — отвечает Славка, рассматривая эскиз.

А Карл Францевич уже обежал всю площадку, нашел всем работу. Возле сварщиков замялся.

— Может, пока прихватку делать, а как мороз отпустит, навалимся на сварку? Нет ведь другого выхода, — продолжаю я.

— Это тоже не выход. Во-первых, к некоторым узлам после не подберемся, во-вторых, время, время… Я не понимаю вашего спокойствия, думать надо, искать надо.

И Карл Францевич против меня. А я себя чувствую — хуже некуда. Что я сделал, чем помог, что придумал? Электроды, кислород достал? Так это не моя заслуга — Федора. Металл из базы вырвали — его не надо было и вырывать, есть разнарядка, поезжай и получай. Тоже раздули. Дескать, дед приехал, и колесо закрутилось. Хожу именинником. А вот Федор об этом забыл давно, да и не помнил, наверное. Работает, делает свое дело. Я вот вчера накричал на кладовщика, не то чтобы накричал, но все же при рабочих. На эффект бил — знаю же, что нет валенок и не будет до весны. А работяги:

— Правильно, дед, так их, зажрались!

Сам себе противен. А вот решить что-то конкретное со сваркой — тут меня не хватает. Сделают конструкцию — опять я на коне. Не сделают, не успеют — Карл Францевич голову под топор клади. А он и ночует здесь, похудел, один нос торчит. Его ли это дело? Изобрел, нарисовал — кройте и варите. Так нет ведь. Но и он не бог: ему бы маломальский бокс, какое-то укрытие. И в технологии, и в технических условиях написано: сварку производить только при температуре до тридцати градусов. А тут жмет полста и не думает сдавать, да еще гущины добавляет мороз. Прожекторы ослепли, висят надраенными полтинниками. Ребята только и заняты тем, что таскают отогревать в кузню шланги. Они совсем не гнутся, как стальная арматура. Вот и носятся с ними, как та баба с яйцами. Сварщики — те дюжат, даже греться не ходят. «Идите, говорю, совсем задеревенели». Зотов будто и не слышит, сложился вопросительным знаком. Под держателем белый червячок извивается.