Георге Георгиу - Возвращение к любви

Элеонора, приблизившись, протянула ему руку. Прока наклонился и с уважением ее поцеловал.

Этот жест удивил ее до крайности. До сих пор молодой инженер вежливостью не отличался. Элеоноре часто приходилось сталкиваться с ним по работе, и порой нельзя было понять, откуда у него столько самонадеянности и высокомерия. Сегодня перед нею, казалось, стоял совсем другой Прока. Что могло так его изменить?

На совхозную усадьбу она отправилась все еще под впечатлением необъяснимого перевоплощения Проки. Секретарша, довольно взбалмошная девчонка, увидев ее, вскочила со стула и захлопала в ладоши:

— Господи, Элеонора Аркадьевна, какая вы сегодня красивая! Посмотрите же в зеркало, посмотрите!..

В приемной стояла вешалка с большим зеркалом в человеческий рост. Зеркало появилось здесь вскоре после назначения Элеоноры Фуртунэ директором, четыре года тому назад. Вначале оно не пользовалось успехом, особенно у мужчин; но незаметно то один, то другой перед тем как зайти к директрисе, начали задерживаться перед ним; ибо, переступив порог ее кабинета, каждый оказывался лицом к лицу с женщиной редкой красоты, всегда безупречно одетой. С тех пор же, как директриса овдовела, зеркало стало пользоваться еще большим вниманием.

…Конечно, это она. Такая же, как всегда; зеркало добросовестно отражало ее обычный облик. И все-таки ее внешность изменилась. В ее взоре сквозило торжество, словно после победы, одержанной с трудом, но возвысившей ее в собственных глазах. А в новой прическе она выглядела более молодой и красивой. И платье это надела впервые. Нарядилась для встречи с Максимом, да не доехала до него, и вот любоваться ею пришлось другим…

Целый день, где ни довелось ей побывать — на огородах, в детском садике, на ферме, дома, с кем ни встречалась — с бригадирами, рабочими, — все это время ее не оставляло чувство вины перед Максимом Могой. Весь день она ходила и ездила в том наряде, который надела накануне, и, где ни бывала, рождала радость у людей, видевших, что их директор, после всего пережитого, пришла наконец в себя.

«Сколько надо ехать до Пояны? Со скоростью в сто километров в час за тридцать минут можно быть на месте». Эта мысль все больше вводила ее в соблазн.

Наступил вишневый волнующий закат, предвестник нежданных событий. Будет ли прохладной ночь? Ударят ли заморозки в конце весны? Либо из дальних далей плывут уже к нам дожди? Либо распускают буйные кудри ветры?

А душа Элеоноры жаждала покоя, жаждала тихого света любви. Кому, однако, выпадало на долю сразу столько даров судьбы?

На улицах Пояны стихал дневной гомон; фонари со своей высоты взирали на торопливых пешеходов, на грузовики, покрытые пылью дорог, желтизна их лучей отражалась в блеске легковых машин. Элеонора свернула с главной улицы, направилась к дирекции совхоза. Но, проехав несколько десятков метров, передумала и повернула обратно. Она знала, что Максим переехал в квартиру бывшего директора, так что найти его для нее не составило труда. Два окна были освещены, хозяин — дома. Была суббота, Максим возвратился раньше обычного.

Элеонора выключила двигатель, и машина проехала по инерции еще несколько метров, чуть скользнув по сухому асфальту. Перед общим подъездом остановила, но выходить не спешила. Никакого движения в доме не было заметно. Женщина остановилась в машине, словно в ожидании того решающего мгновения, которое должно определить ее судьбу. Холод все больше пронизывал ее. На заднем сиденье лежало пальто; но надевать его она не стала. В той освещенной комнате, наверно, тепло…

Эта мысль заставила ее выйти… Элеонора постаралась бесшумно закрыть дверцу. Проверила, все ли заперто. «Все в порядке».

Она поднялась но лестнице, шагая легко и неслышно. Дверь не была на запоре. Не позвонив, Элеонора проскользнула в узкую прихожую. Справа виднелась дверь в освещенную комнату. Она вошла без стука, словно была у себя дома.

— Добрый вечер, Максим Дмитриевич!

Максим сидел в глубоком кресле, с книгой в руке.

— К вам можно?

Он смотрел на нее пристально, не говоря ни слова. У него просто отнялся язык; он, Максим Мога, никогда не терявшийся при самых сложных обстоятельствах, теперь не был в силах ничего сказать. Все было слишком неожиданно. Он торопливо поднялся на ноги.

— Как вы себя чувствуете? — заговорила снова Элеонора, видя, что он по-прежнему безмолвствует, и понимая его состояние. Очутись он внезапно ночью у нее самой, она не проявила бы большей находчивости. — В этом месяце, знаю, вам выпало много хлопот… — Она умолкла, по ее лицу скользнула легкая тень. — Да и я прибавила вам забот… — Она стояла перед ним, стройная — тополек, трепещущий от жажды жизни.

— Вы покажете мне свое жилище?

Максим пришел наконец в себя, словно вопрос Элеоноры прозвучал как пароль.

— Буду рад. Хотя ничего особенного у меня, наверно, не увидишь.

— Разве? А этот замечательный сервант? — с легким упреком спросила Элеонора, когда они вошли в его комнату. — В наше время это большая редкость. Разве Станчу его еще не видел? Он ведь истинный любитель искусства старины. — И неожидан ответа, с живостью продолжала: — А мне здесь нравится. Вы позволите? — Усевшись на диван, она некоторое время любовалась старым буфетом, создававшим в комнате атмосферу интимности и покоя. Перевела взор на скульптуру Хэцашу, водруженную на самый верх серванта. Элеонора чуть заметно вздрогнула — ей показалось, будто мужчина в середине группы смотрел на нее глазами Моги, проникая взором в самую глубину души. И опять повернулась к Максиму.

Максим опустился рядом на диван. В уме звучало множество прекрасных слов, которые хотелось сказать этой женщине; но требовалось лишь одно, и Мога знал, что не осмелится его произнести. Он обнял ее за плечи, и Элеонора прижалась к нему.

«Любимая…» Заветное слово раздалось вначале в его сердце. И она, несомненно, услышала, ибо от тепла ее тела у него с неудержимой силой закружилась голова.

…Новое платье цвета ясного неба медленно сползло со спинки стула и собралось в кучку на полу. Ожерелье расстегнулось, может быть, даже порвалось, и бусинки янтаря в беспорядке перемешались в волосах Элеоноры, рассыпались по подушке, словно их разметал во все стороны могучий порыв ветра.

День, в который Анна Флоря переехала в Пояну, стал для нее своеобразным рубежом, разделившим ее жизнь на две совершенно различные части. Первую она прожила, как могла, оставшись в одиночестве после развода с Ильей Флорей, она уехала из Албиницы и некоторое время проработала в Стэнкуце. Весна была в разгаре, на виноградниках шла обрезка, и Анна с головой ушла в водоворот полевых работ. С зари до поздней ночи, с рассвета до глубокой темноты… Выходила из дому затемно и битых семь километров шла пешком. Напрасно бранился по этому поводу Лянка; на следующий день она снова отправлялась в путь тем же пешим порядком. Эти долгие утомительные походы, казалось, помогали ей изгнать из памяти все, что наболело до тех пор. Пока ей не стало ясно, что все старания напрасны.