Николай Угловский - Подруги

Раньше она была очень скрытная, Лена, а теперь вот разговорилась — и вовсе ее не понять. Допустим, понять-то всякого можно, но Лена чего-то не договаривает. Конечно, она любит. С прошлым она, кажется, распрощалась, оно не мучает ее, как прежде, но — что же тогда мучает? Никогда раньше Лена не заговаривала о любви, о счастье и тем более не расспрашивала об этом других, и вот оказывается, что она все время не переставала завидовать Кате, больше того — даже ей, Верочке. Как она близко к сердцу приняла ее размолвку с Володей! А ведь размолвки-то никакой не было, это бывает только у влюбленных, а какие же они с ним влюбленные? Конечно, Верочка даже в лучшие, времена не ждала от Володи, чтобы он носил ее на руках, но все-таки… Он же какой: придет — уйдет, а теперь и вовсе не приходит. Какая же это любовь…

Нет, не такой любви желала Верочка Лене. Она ведь совсем-совсем другая, Лена, и любовь у нее должна быть яркая, беззаветная, без раздумий и оглядок. Это не то, что у Кати, хотя та сроду оглядываться да примеривать не привыкла. У Кати все это как-то легко и, как сказала Лена, просто получается, только это не яркость, а блеск один — вспыхнуло и нет ничего.

Подумав так про Катю, Верочка покраснела даже под одеялом: какое она имеет право оскорблять подругу? Что она знает о чувствах Кати к Виктору? Уж если на то пошло, Катя могла бы с большим правом осудить Верочку за легкомыслие в ее отношениях с Володей, а вот не, осудила же. И не осудит, что бы ни случилось. Каждый ищет счастье как может и умеет, и вполне возможно, что Катя уже нашла его. И Лена, наверно, нашла, только боится поверить в него — дважды не ошибаются…

Потом Верочка вспомнила об очерке в газете. Первое смутное, противоречивое впечатление, к тому же сглаженное некоторой долей тщеславия, теперь сменилось недоумением и досадой. По очерку выходит, что они уже сделали окончательный выбор. А ведь они еще и не задумывались по-настоящему об этом. Да, Верочке здесь нравится, это правильно написано, а если бы, допустим, не понравилось — что же ей тогда прикажете делать? Дезертировать? В газете об этом не было, но из писем, которые Верочка получила в эти дни, она знала, что некоторые из девчат, поехавшие в колхозы по комсомольским путевкам, вернулись в город. «Пороху» у них хватило ровно на две недели. Верочка еще раньше понимала, что среди добровольцев могут оказаться случайные люди, и все-таки испытывала сейчас к ним не столько презрение, сколько жалость. Как же они теперь будут смотреть в глаза людям? Верочка просто не могла представить себя в подобном положении. И Лену, и Катю тоже. Попробовала вообразить, как чувствовал бы себя в «дезертирском» качестве Володя, но что-то не, получалось. А между тем Верочка почти не сомневалась, что Володя долго не выдержит. Тут было нечто необъяснимое.

А главное — корреспондент пишет: самое трудное уже позади. Ну как же он не понимает, что самое трудное, — это выдержать, а решиться может любой. Вот и Володя решился, кто его знает — почему. Он-то ведь наверняка убежден, что без него здесь обошлись бы. А она? Понятно, обошлись бы и без нее, не ахти какой она ценный работник, но тогда ее место было бы занято кем-то другим, и вот этого-то Верочка тоже не могла себе представить. Ее коровы, ферма, колхоз — все это стало своим, привычным, за все это она несла какую-то долю ответственности, и не только перед людьми — перед собственной совестью. Вот почему она выдержит до конца, каким бы этот конец ни был. Но он не может быть плохим, напрасно Лена сомневается. Верочка перевернулась на другой бок, отбросила с лица одеяло и широко раскрытыми глазами уставилась на Лену. Лена лежала к ней спиной, не шевелясь, но неизвестно было, спала она или тоже думала свои думы. Так прошло несколько минут. И все-таки терпение Верочки было вознаграждено: вдруг одеяло на Лене шелохнулось, поползло вниз, и Лена рукой водворила его на место.

«Значит, не спит. Но о чем она может думать? Не об Осипове же. И не о Кате — в ней-то Лена уверена. О чем же? А может…»

Верочка испугалась собственных подозрений, показавшихся ей нелепыми и низкими. Но они возникали в ее голове вновь и вновь, в особенности при воспоминании о том, как Лена сначала пыталась убедить, что Володя якобы все знает об отношениях Верочки с Юркой и потому избегает встреч с ней, а потом выразила радость оттого, что Верочка и Юрка по-хорошему дружат между собой. Похоже, Лена хочет в душе, чтобы эта дружба перешла у них в нечто более серьезное, но неужели она не, поняла, что это невозможно — хотя бы потому, что Верочка даже не задумывалась об этом. Что же касается Юрки…

Позавчера, подоив коров, Верочка пошла на реку выполоскать свой клеенчатый фартук. Наверное, Юрка следил за ней, потому что вскоре она заметила его рядом и насмешливо спросила:

— Ты чего прибежал?

— Ничего, так… — Он ковырял песок подобранной на берегу суковатой палкой и не поднимал глаз.

Верочка улыбнулась и продолжала полоскать.

— Вера…

Голос у него прозвучал столь необычно, что она невольно выпрямилась и тоже почему-то опустила глаза.

— Вот, я давно хотел сказать… Теперь-то я понял, а раньше не понимал, ну и надеялся… Ты, не иначе, Володьку любишь, он сам мне признался, а только знай: я все равно тебя буду любить.

— Не надо, Юра…

— Ладно. Не буду. Только знай…

И он, с силой воткнув палку в землю, ушел так же неожиданно, как и появился…

Вот и все, что у них было. Чего же тут скрывать? Лене она об этом не рассказала — зачем? Но если бы это было нужно, Верочка все рассказала бы Володе, пусть он судит ее сам. Только ведь ему сейчас и дела-то до нее нет. Но почему все это интересует Лену?

Верочка почувствовала, что подобные вопросы могут завести ее слишком далеко, а ей без того было стыдно за нехорошие мысли. Она плотнее укрылась одеялом и изо всех сил старалась заставить себя думать о чем-либо другом, что не имело отношения ни к Володе, ни к Лене, ни вообще к тому, что произошло в последние дни…

В пачке свежих газет Логинов обнаружил письмо. Газеты были принесены почтальоном еще утром, но лишь сейчас, около одиннадцати вечера, Логинов на досуге просматривал их. В июне день несказанно удлинился, подошла пора светлых ночей, и все-таки времени не хватало. Зато уж после одиннадцати Логинов считал себя вправе, заняться, как он говорил, «самообразованием».

Письма он недолюбливал, особенно те, которые приходили не домой, а в контору и адресовались длинно и сухо: председателю колхоза имени Ильича тов. Логинову С. Е… Чаще всего в них заключались просьбы, напоминания, извещения. Однако он добросовестно прочитывал их и редко накладывал резолюции — отвечал сам.

Логинов по привычке надорвал конверт и только тогда заметил, что письмо это из редакции районной газеты и адресовано секретарю парторганизации.