Юрий Рытхэу - Полярный круг

Кайо медленно приблизился к свертку. Дочь лежала в голубом мешочке, отороченном белой кружевной пеной. Что там такое? Сердце билось тревожно и сильно. Ведь это часть твоя, продолжение твое, то, что делает человека значительным.

На отца смотрели внимательные глазки.

Может быть, такими были глаза его матери, которых он не помнит? Да, они чем-то знакомы, близки, словно их он уже видел где-то. Такая же синева была в глазах той ленинградской девушки, которая осталась в самых сокровенных глубинах памяти Кайо. Вот отсюда напоминание о Ленинграде, неожиданное, нежное, трогательное.

Кайо осторожно прижался носом к теплой коже ребенка. Девочка чуть вздрогнула, но замерла в напряженном ожидании. Кайо ощутил запах теплого молока, нежность и живое тепло.

И сквозь монотонность повседневной нелегкой жизни оленного человека, сквозь череду бурных метелей и штилевых звездных ночей Кайо вдруг увидел яркую полоску света, который сверкал, словно щель в новый мир, в мир теплых человеческих отношений, окрашенных надеждой.

Может быть, тогда и родилось у Кайо ощущение вины перед собственной жизнью, горечь от мысли, что не нашел он в те годы сил вернуться в Ленинград и продолжить учение в университете…

Но как рассказать об этом Алексею Яковлеву, как поведать о том, что залегло глубоко в сердце и чего уже не вырвать, даже сказав вслух?

Еще и еще раз вглядывался Кайо в лицо Алексея Яковлева. Парень из Ленинграда… Таких в пору юности Кайо там не было. Почти все носили перешитое из военной одежды, и такой костюм, какой сейчас на Алексее, в ту пору был редок даже у университетского профессора. Четверть века с лишком прошло.

И не забылось, не стерлось в памяти. Иной раз присядешь на пригорке, когда стадо спокойно и не надо гнаться за отбившимися животными, и перебираешь, как разноцветные камешки, воспоминания о двух годах, проведенных в Ленинградском университете. И если бы не болезнь, может быть Маюнна встретилась бы с Алексеем не на берегу Колымы, а на берегу Невы…

Кайо поначалу даже показалось, что кто-то подсказал эту мысль. Но никто не подсказывал: она росла сама по себе, зрела, пока не стала отчетливой и ясной. Ведь это все равно что самому вернуться в юность!

Кайо вылил содержимое своего стакана в стакан Алексея и сказал:

— За твое здоровье!

За главным столом сидели новобрачные и родители невесты. Место родителей жениха занимал летчик Василий Васильевич Шаронов.

Говорили речи, кричали «горько». Кайо сидел спокойный и довольный задуманным, а на вопросы Иунэут, которая нутром чувствовала, что муж что-то затеял, отмалчивался.

Часть обеденного зала была свободна от столов. Киномеханик, долговязый худущий дядя, глава большой семьи, налаживал радиолу.

Зазвучала музыка, а Кайо тихо, про себя улыбался, думая о своем.

А ведь до нынешнего дня он как-то оцепенел, застыл. Словно для него остановилось время. Кайо считал, что живет так, как положено. Прилетает вертолет с продуктами — хорошо, так и должно быть. Идут разговоры об улучшении жилища оленеводу — тоже верно, стыдно в атомный век пользоваться жильем, изобретенным на заре человеческой истории. Разные там события в мире происходят — так и должно быть. Одними надо восхищаться, другие осуждать, и все это не оттого, что живешь собственным сердцем, а потому, что так надо. И при этом собственное сердце остается холодным, рассудочным. Единственное, что по-настоящему волновало, — дочь, да и скорее не сама она, потому что Маюнна последние годы находилась вдали от родительского дома, а постоянные мысли о ней и тот неуловимый запах, который напоминал ее…

А сейчас что-то случилось. Может, вспомнился собор Петра и Павла в самом центре Ленинграда, видимый отовсюду?

Кайо нашел неподалеку свободный от каменного настила берег. Если не глядеть по сторонам, можно было вообразить себя где-нибудь на берегу тундрового озера. Желтый песок мягко поддавался ногам, слышно было дыхание воды, и даже можно было уловить запах речной струи, распознать в нем намеки на вольные берега, лесные чащи, травянистые луга… Но одно всегда мешало: в воде отражался золотой шпиль, вонзенный в небо. И золотой ангел, едва различимый с земли. Шпиль поначалу раздражал Кайо, но потом что-то такое случилось, что ему надо было непременно посмотреть на него, чтобы собственная душа обрела полет.

Созерцание этого шпиля всегда вызывало у Кайо желание совершить что-то необычное. Иногда он думал пуститься вперегонки с трамваем, чтобы его остановил милиционер.

Или хотел побеседовать со старухой на паперти Смоленской церкви. А то вдруг наняться грузить баржи в порту или порыбачить вместе с удивительными городскими рыбаками возле Дворцового моста. Оттуда пойти торговать корюшкой на Василеостровский рынок.

Но самое большое любопытство у Кайо, да и, наверное, не только у него, а у всех студентов северного факультета университета, вызывали глухие длинные заборы, за которыми чувствовалось дыхание горячего железа.

Это были знаменитые ленинградские заводы. Балтийский, самый ближний к университету, до него можно было доехать на трамвае или на троллейбусе; Кировский, до которого надо было добираться больше часа. Однажды Кайо ездил в ту сторону на трамвае, в гости к учительнице английского языка, которая когда-то жила в его родном Улаке.

Это было в конце декабря. Несмотря на зимний месяц, шел дождь, и в широкое трамвайное окно виднелись лишь пятна света — отблеск множества окон. Люди готовились к встрече Нового года, и кое-где уже горели елочные разноцветные огоньки.

На остановке «Кировский завод» Кайо вышел из трамвая и пошел искать обозначенный на бумажке адрес. Это был обыкновенный ленинградский жилой дом. Дверь открыла сама Наталья Кузьминична и заохала, узнав Кайо. Она впустила его в комнату, быстро согрела чайник и принялась расспрашивать об общих знакомых в Улаке. Ее интересовало все — и кто на ком женился, кто у кого родился, как идет охота на моржа, откуда родом новые учителя. Когда Кайо сказал, что директором школы назначен Емрыкай, старая учительница всплеснула руками: «Вот уж никогда не думала, что он станет директором».

Она угощала Кайо чаем и плавленым сыром, который гостю поначалу показался куском туалетного мыла не только по виду, но и по вкусу.

Наталья Кузьминична уехала из Улака сразу же после войны. Все трудные военные годы она почти не получала известий от родных и близких. Сейчас Кайо боялся спрашивать о судьбе ее родных. Она сама потом сказала, что из всей семьи она да племянник Гриша остались в живых. Раздался, звонок в дверь, и Наталья Кузьминична сказала: «А вот и он идет». Племянник был того же возраста, что и Кайо. Он крепко пожал гостю руку, извинился и пошел мыться. Минут через десять он появился в чистой рубашке, с мокрыми волосами. Тем временем Кайо узнал, что Гриша работает на Кировском заводе.