Юрий Рытхэу - Полярный круг

Оле перечитал и подумал: а стоит ли маленькой девочке писать про подошвы? Но зачеркивать не стал и написал дальше:

«…Письма мои из Магадана станут короче, так ты не обижайся и не волнуйся: все, что было интересного, обо всем этом я уже написал. Теперь я надеюсь улететь в Москву, а уж оттуда, обещаю тебе, дорогая моя доченька, буду посылать тебе толстые письма. Живи хорошо, слушайся учителей. Крепко тебя обнимаю, твой папа Николай Оле».

Оле красиво расписался, заклеил конверт и вдруг вспомнил:

— Товарищи! — сказал он, войдя в кухню. — У нас же назначено свидание!

— Никаких женщин! — решительно возразил Семен Иванович.

— Так нельзя, — укоризненно сказал Тутын. — Женщина — украшение жизни!

— Смотря какая женщина, — угрюмо заметил Семен Иванович, по всей видимости претерпевший от них какие-то неприятности.

— Мы обещали — значит, надо их встретить, — сказал Тутын и рассказал Михаилу Павловичу о назначенном на вечер свидании в ресторане «Магадан».

— Приведите их лучше сюда! — посоветовал Михаил Павлович. — Я человек женатый, семейный, мне негоже появляться с бабами в ресторане.

Тутын и Оле догнали девушек, когда они уже подходили к ресторану.

— Мы покинули гостиницу, — объявил девушкам Тутын. — В знак протеста.

— Какого протеста? — по-птичьи встревожилась Наташа.

— За плохое обращение, — туманно пояснил Тутын. — Теперь мы живем у нашего земляка, редактора издательства Михаила Павловича… В культурной обстановке. У него много книг, даже есть пишущая машинка… И еще у него в гостях очень интересный человек — научный сотрудник, археологический человек, знаток древней истории нашего края Семен Иванович. Редкой национальности человек.

— Какой? — полюбопытствовала Наташа.

— Он — камчадал! — поднял палец Тутын.

— По-моему, вы уже тепленькие, — улыбнулась Валентина.

— Виноваты, — сознался Тутын и поник головой, — не утерпели. Но мы не пьяны. Верно, Николай?

— Да в общем-то немного выпили, — подтвердил Оле. У него хмель уже выветрился и возвращалось состояние застенчивости и робости, особенно перед этими нарядными и надушенными девушками.

— Пойдемте с нами, — сказал он довольно тихо и нерешительно, но Тутын сразу же подхватил:

— Вот видите, и он, мой скромный земляк, просит вас!

Девушки переглянулись. Валентина строго посмотрела зелеными глазами на Оле и сказала:

— Хорошо, мы пойдем, но чтобы никаких глупостей!

Приход девушек в квартире был встречен громкими возгласами.

Девушки разделись и принялись хозяйничать. Они нашли картошку, лук, масло, яйца, поставили чайник на плиту, вымыли посуду и заново накрыли стол.

Здесь, в домашней обстановке, Валентина показалась Оле совсем другой. Она как бы потеряла налет загадочности, таинственности.

На это время мужчины, кроме Михаила Павловича, как хозяина, знающего, где что лежит, были из кухни изгнаны в кабинет и терпеливо ожидали, пока их снова позовут к столу.

Оле проснулся на рассвете и понял, что жизнь окончательно пошла по другому руслу. Он осторожно пробрался на кухню, нашел на столе недопитую бутылку, налил и выпил.

Потом Оле долго без сна лежал на диване, слушая сонное, почти детское похрапывание Тутына, и вспоминал все вчерашние глупости, обрывки дурацких разговоров.

Стыд заглушался очередной рюмкой, и даже было как-то легко и просто сознавать, что вот так случилось.

Оле встал раньше всех, сбегал в магазин за пивом, приготовил завтрак, подмел в квартире и даже помог Михаилу Павловичу погладить костюм, в котором ему надо было идти на работу.

Правда, Михаил Павлович вернулся подозрительно быстро и виновато сказал:

— Пришел в издательство, смотрю — все двери заперты, никого нет. Сначала испугался. Пришел вахтер, дал ключ. Я иногда работаю и в выходные дни, когда срочная работа. Вошел я в кабинет, сижу и думаю: что же могло случиться? Снова походил по кабинетам… Тишина! Даже страшно стало. Иду обратно к вахтеру и спрашиваю: почему же в издательстве никого нет? А он говорит, что суббота… Да-а, — горестно вздохнул Михаил Павлович.

— Мы же договорились на пикник! — вспомнил Тутын. — Это Семен Иванович придумал: выехать на природу. С девушками!

Вскоре появился и Семен Иванович. От него пахло одеколоном, и весь он был чистенький и аккуратный в отличие от Оле и Тутына.

Встретились, как договорились, с девушками у стоянки такси, погрузились в две машины, заехали в магазин и устремились в бухту Веселую, к устью пересохшей несмотря на туман и сырость речки.

Валентина сидела рядом с Оле, и от этого ему было так неловко! Он предпочел бы лучше остаться в городе, уйти куда-нибудь подальше от знакомых глаз.

— По-моему, вы чем-то очень расстроены, — сказала Валентина и положила руку ему на колено.

Оле вспыхнул и что-то буркнул себе под нос.

Знала бы она, как он расстроен, тяжелые мысли, едва он только начинает трезветь, сверлят мозг: нарушил слово, данное дочери, нарушил слово, данное самому себе, все отпускные планы, по всему видать, летят ко всем чертям, и не видеть ему ни Ленинграда, ни Москвы.

На зеленом пригорке Оле подсел к Семену Ивановичу.

— Слышал я, Семен Иванович, что вы учились в Ленинграде, — учтиво сказал Оле. — Расскажите мне, что это за город…

— Чего там рассказывать? — вмешался Тутын. — Сам скоро все увидишь!

— О, Ленинград — это чудо! — Семен Иванович даже причмокнул. — Великолепный город!.. Пять лучших лет моей жизни прошло там, на историческом факультете. Набережные, памятники архитектуры, Нева! Да!

— Про памятники расскажите, Семен Иванович, — попросил Оле.

— Ну что же, — Семен Иванович наморщил лоб, — ну прежде всего, конечно, памятник Петру Первому. Так сказать, Медный всадник… Конечно, на вид он не медный, как я раньше думал, а вроде бы железный…

— Бронзовый! — напомнил Михаил Павлович, учившийся когда-то в Педагогическом институте имени Герцена в Ленинграде. — А помнишь, Сеня, что там написано по-латыни на этом памятнике?

— Петр Примус — Екатерина Секунда! — торжественно произнес Семен Иванович и поднял палец.

— Почему примус? — спросил Тутын. — Чего он — кочевник, Петр Первый?

— Почему примус? — повторил Семен Иванович, — Прима по-латыни — первый, а Секунда — вторая. В переводе это значит: Петру Первому от Екатерины Второй.

— А помнишь, в садике обелиск «Румянцева победам»? — спросил Семей Иванович у Михаила Павловича.

— Это в каком, где верблюд, что ли?

— Верблюд с Пржевальским в саду у Адмиралтейства, а обелиск «Румянцева победам» — на том берегу Невы, где Университет, — пояснил Семен Иванович.

— Помню этот садик, — мечтательно произнес Михаил Павлович. — Я там назначал свидания девушкам… Первая любовь… Да, были времена.