Юрий Рытхэу - Полярный круг

Вчера еппынские охотники добыли кита, первого из числа разрешенных для местного населения. Огромная туша морского великана, вытянутая тремя тракторами на берег, высилась у разделочной площадки. Люди кругом лакомились мантаком — китовой кожей со слоем сала. Приезжие с опаской клали в рот по маленькому кусочку. Те, кто жил в Еппыне уже не первый год, запасались китовым мясом для котлет.

Надя вчера допоздна вертелась на берегу, не ходила даже ужинать, да и не нужна ей была каша после вкусного и жирного мантака!

Она смотрела, как разделывали громадную тушу, подцепляли трактором куски жира и мантака и оттаскивали к жиротопному цеху, возле которого возились похожие от жира и копоти на негритянок, одетые в лоснящиеся, засаленные одежды женщины. Здесь и галька была жирная, темная и липкая. Грязные собаки лениво переругивались между собой из-за лакомых кусочков и сердито лаяли на обнаглевших чаек.

В эти летние дни главная жизнь Еппына сосредоточилась на берегу.

Ранним утром охотники выходили на вельботах в море на охоту.

Чуть позже на берег спускались грузчики: на рейде стояли два парохода. С одного из них они выгружали бочки с горючим, а с другого — так называемый генгруз. Штабеля этого генгруза привлекали ребятишек: среди ящиков можно было играть в прятки, в войну, а то и украдкой от сторожа Культына, глухого и плохо видящего человека, заглянуть в разбитый ящик, осторожно сунуть палец во фруктовое месиво, вытекающее из расколотой стеклянной банки, и лизнуть, подобрать вывалившуюся из ящика печенюшку, а если очень повезет, даже конфету в яркой обертке.

Взрослых интересовал другой товар. Местные жители брали главным образом мебель: столы, стулья, серванты, кухонные буфеты. Самым большим спросом пользовались «стенки», сделанные на Биробиджанском мебельном комбинате. Люди буквально дрались за эти «стенки».

Арон Каля купил «стенку», и Надя помогла ему донести отдельно упакованные стекла этого громадного сооружения, ради которого пришлось выбросить из квартиры вторую детскую кроватку. Чтобы собрать «стенку», Арон Каля затратил почти неделю: многие части были побиты, не хватало даже ручек. И все же, когда она заняла свое место, подавив все остальное в квартире, Арон и мама Зина не могли скрыть гордости и счастья. На плите кипел чайник, чуть ли не каждого прохожего под тем или иным предлогом зазывали в дом и угощали возле самой этой полированной «стенки», в отражении многочисленных стекол, за которыми расположились чашки, рюмки, блюдца, тарелки и даже книги домашней библиотеки.

Прямо на берегу, взламывая ящики, покупатели брали мопеды и мотоциклы. Люди утоляли жажду по технике и, даже не оттерев как следует заводской смазки, садились на машины и носились по извилистым и крутым тропам Еппына, рискуя сломать себе шею. Двое мальчишек уже лежали в гипсе в районной больнице, но грохот не утихал: зимой не поездишь на мопеде или мотоцикле, так что надо было получить с машины сполна за оставшиеся погожие дни.

Арон Каля не позарился на мотоцикл и мопед. Он ворчал: «Привозят всякую дрянь! Кому нужны эти мотоциклы. Лишь бы выкачать деньги у населения. А нет привезти хороший снегоход «Буран». Вот это машина!»

Надя видела эту машину. На «Буране» ездил охотник Кайкай. Снегоход легко мчался по тундре, поднимался по крутому берегу речки, обходил торосы. Это было как раз то, что надо северному жителю.

Но пока «Бурана» у Арона не было, и он держал упряжку в десять собак.

Собаки были посажены на цепь и свирепо рычали на всех, кто проходил поблизости.

Еще интересно было наблюдать, как торговали коврами. В очередь за ними записывались еще зимой, и вот эти долгожданные ковры наконец прибыли. В присутствии председателя сельского Совета распределяли их тут же, у берегового склада. Ковровая торговля привлекала в основном приезжих. Они стояли поодаль, высматривали и запоминали тех, кто брал ковер.

Надя знала: сегодня же к счастливому обладателю нового ковра придет гость с бутылкой. Поздним вечером, сгибаясь под длинным свертком, он будет уходить к учительскому дому, больнице или к дому специалистов. По отчетам выходило, что каждый местный житель Еппына уже давно украсил коврами свое скромное жилище. Но в лучшем случае на стене этого жилища висел тканый рисунок, изображающий какое-нибудь неправдоподобно синее животное, украшенное оленьими рогами.

Арон Каля своих ковров не продавал, и они у него висели везде, где только можно, а один даже лежал на полу.

Он относился к Наде внимательно, делал ей подарки к праздникам, но каждый раз при этом говорил:

— Небось твой непутевый отец не вспомнил, что у тебя особый день…

После такого замечания радость от подарка тускнела, как тускнеет от дыма чистое стекло. К тому же чаще всего в словах дяди Арона была правда.

Вообще Арон и Зина жили хорошо. В доме у них поддерживалась чистота, холодильник был всегда полон. В дни почтовых рейсов к ним в дом приносили огромную пачку журналов и газет, которые при всем желании невозможно было прочитать. На работе Арон был передовиком, Зина тоже числилась лучшей. Оба они избирались в разные комиссии, Арон был депутатом районного Совета. На собраниях семью ставили в пример, особенно когда речь шла об алкоголизме. Нельзя сказать, чтобы Арон совсем не пил. Надя не раз видела его в таком состоянии, что он вразумительного слова не мог произнести. Но у Арона и Зины было железно соблюдаемое правило: в таком виде не появляться на людях.

Мария Степановна не раз говорила Наде:

— Ты почаще ходи к ним! Какая прекрасная семья — культурная, развитая! Ни разу не пропустили банный день!

Это правда. Зина была помешана на чистоте. Когда в дом приходила Надя, она окидывала ее проницательным взглядом и даже, казалось, принюхивалась к ней. Так что Наденька знала, в каком виде приходить к маме.

Казалось бы, таких людей всем следовало любить. Они никому не делали зла, ни у кого не брали в долг без отдачи, что в общем-то было распространено в Еппыне, не сказали о других худого слова… И все-таки Наденька чуяла — не очень любили в селе Арона и Зину, не было к ним теплого, сердечного отношения. Самое удивительное состояло в том, что и Надя в глубине сердца не питала к ним такого же чувства, какое испытывала к своему непутевому отцу.

Портреты Арона и Зины не сходили с доски Почета возле здания сельского Совета и помещались как раз под большими буквами: «ЛУЧШИЕ ЛЮДИ НАШЕГО СЕЛА».

Надя возвращалась к себе в интернат, вдоволь наигравшись на пустых железных бочках, сваленных в небольшое озерко за электростанцией. На улице было безлюдно.

Еще издали у доски Почета она заметила маму Зину. Зина что-то делала с доской, и Надя, конечно, зажглась любопытством. Выждав, когда мама отошла, Наденька подбежала к доске и заметила, что мамин портрет и портрет Арона Каля тщательно протерты. Мама сняла налет от соленых морских брызг, и их фотографии выглядели ярче и лучше, чем остальные. Наде вдруг стало стыдно за маму. Как же так? Неужто ей было лень провести платком и по остальным фотографиям? Или она любит только себя и своего Арона?