Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

Руки Центиса на плечах там, в зале, излучали спокойствие. Теперь он стоял в передней и неловко переминался. Пальто повешены. Смешно — столичный гость, инженер или что-то в этом роде из проектного института, не знал, что делать. Как бы ей хотелось, чтобы это увидел Гунтар.

— Прошу, будьте моим гостем.

В столовой на старом буфете стоял пятирожковый подсвечник. Амалда зажгла свечи. Дверь в спальню открыта: просторное помещение и настоящая супружеская кровать. Настежь открыта была и вторая дверь, что вела в комнату поменьше. В ней стояли шкаф, зеркало и книжная полка. Книг полно было и в столовой, и даже в спальне.

Центис расхаживал вокруг стола и удивлялся корешкам.

Амалда вошла с графинчиком.

— Что еще желаете? Молоко? Чай, кофе?

— Спасибо, ничего больше. Только одну рюмочку. С вами.

— Сегодня в торжественной части вы сказали, что проекты вам даже по ночам снятся. Выпьем за то, чтобы одна ночь прошла без них.

— Молодчина, Амалда! Вы мне поможете в этом.

Доярка задула четыре свечи. Зажгла одну в спальне. Одну — в маленькой комнатке.

— Мне скоро пора в хлев. Но вы можете спать, сколько вам захочется.

Она кивнула в сторону спальни.

Наверное, глоток из графинчика снова разбередил раны. Будь здесь Аделина с Гунтаром, она бы их и взглядом не удостоила. Прошла бы мимо. Такая, какая есть. Да! Нагая. Невозмутимая. Прошла бы к инженеру или кто он там есть в своем проектном институте.

Центис уже скинул пиджак, развязал галстук и, прежде чем снять штаны, размышлял, прикрыть дверь или оставить как есть. Он посмотрел в стекло. В дверном проеме по ту сторону столовой стояла Амалда. Нет. Не стояла, а шла в спальню.

Не оглядываясь ни на кого, мимо Аделины и Гунтара.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Танец кончился, а Эрнест не выпускает ее руку.

— Не отведать ли нам полночного ужина, кажется, мы его заслужили. Если вы, конечно, не подумаете, что я увиливаю от шефских обязанностей.

— На ночь глядя, говорят, вредно объедаться.

— Согласен. Зато под утро — просто необходимо. А сейчас уже давно за полночь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Под утро…

В тот раз Амалда с Центисом легли под утро и встали под утро. Часок позабавились, и снова в хлев. Вышли из дома и отправились каждый в свою сторону. Доярка — на ферму, инженер — в поселок. Попрощались вежливо, без обещаний. Как турист с гидом, когда осмотрены достопримечательности и не осталось секретов.

Женщина отдается, втайне мечтая о семье. Что значил этот час для Амалды? Что это было? Дань природе? Прощание с Гунтаром?

Рижанин и доярка уходили каждый со своей думой. Центис — довольный приключением, слегка побаиваясь минуты, когда надо будет открыть дверь своей квартиры. Коллеги уехали. Никто, конечно, жене не скажет. Но вдруг позвонят и ненароком обронят полсловечка. Он шел, сочиняя небылицы, чтобы сдобрить ложь правдоподобием.

Амалда о Центисе не думала. Вернее, старалась не касаться в мыслях случившегося. Когда ей становилось невмоготу, она вспоминала отца с матерью. Терзалась угрызениями совести. Что слишком редко бывает на кладбище. Что времени прошло достаточно, а на могиле не поставлен памятник. Что была иногда слишком резка, раздражалась, когда ей делали замечания. Чем дальше уходило время, тем светлее казались старички. Что за удивительные были мгновения, когда в полночь они втроем шли в хлев, чтобы на пороге нового года послушать, о чем говорит скотинка. Амалда девочкой свято верила родительским словам, до слез переживала, что не умела расслышать, что слышали отец с матерью. По вздохам коров, блеянию ягнят, по пению петуха отец узнавал, какими будут весна, лето, осень. Даже о том, что оставил в комнате под елью Дед Мороз. И вправду, когда они возвращались в дом, мешок уже лежал под зелеными ветками, а в нем — предсказанный в хлеву подарок. Сумела ли Амалда хоть раз доставить такую же радость давшим ей жизнь дорогим людям?

Доярка закрыла за собой дверь и вступила в новый год, хотя еще не закончился старый. И ясно представила, что до следующего бала она будет день за днем по нескольку раз мерить ногами путь до фермы, два километра туда — два обратно. За дверью остались вечер чествования, ночь, проведенная в слезах, и тот отчаянный предрассветный час, когда она гордо прошла мимо Гунтара.

Каким будет следующий год? Следующий бал? Ей казалось, что она переступила высокий порог и беды остались за ним.

Снова подошла третья суббота декабря. Снова упомянули имя Амалды. Но уже не среди передовых тружениц. Тем не менее председатель назвал его. Сказал, что наверняка была бы среди победителей, если б в хлев не прокралась болезнь и не пришлось бы забраковать несколько коров. Амалда, конечно, подтянется, мы все ей поможем. Шефы не были формалистами, кружили в танце и ее. Центис больше не появлялся. И хорошо. Зато около полуночи ее стал приглашать и наступать ей на носки упитанный, но еще моложавый мужчина из проектного института.

И надо же было случиться — Амалда заметила, что Аделина ухмыляется. Да еще толкает в бок Гунтара. Бывший муж с интересом оглянулся.

Балвис в это время шептал ей на ухо:

— Как я хотел бы прижаться головой к вашему плечу и отдохнуть. Я так устал.

Амалда заранее настроилась держаться стойко, ничего не принимать близко к сердцу. Аделина враз все перечеркнула. И Амалда вопреки своим намерениям ответила:

— Я тоже чувствую, хватит, нагулялись.

И когда оркестранты объявили перерыв и все сели за стол, Амалда с Балвисом прошли через зал. Медленно. Рижанин предложил локоть, и доярка с удовольствием оперлась на него. Она не оглядывалась. Какое ей дело, что отражается в глазах Аделины и Гунтара. Для нее бал был окончен, и она вместе с рижским гостем уходит домой — в свое уютное гнездышко в трех километрах от центра и в двух от фермы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Снова подошел Эрнест, пригласил ее на танец.

Прошло два года. Даже больше, если добавить те два месяца перед новогодним балом, когда ушел Гунтар. В Амалде все погасло. К бывшему мужу она не испытывала ни любви, ни ненависти. Могла спокойно пройти мимо Аделины. Даже перекинуться словечком-другим. Почти так же, как с другими колхозниками.

Сидящие за столом пытались перекричать громовые звуки оркестра. Хмель развязал языки, наполнил голоса мощью.

Амалда и Эрнест кружились вдоль главного стола, за которым сидели председатель, несколько специалистов и представители шефов.

Из-за стола долетели обрывки разговора:

— Отличная доярка… одна… собственный дом… рано встает… уходит в хлев… в темноте можно смыться.

Так. Значит, докатилась. О ней уже рассказывают как о праздничном приложении. О десерте, что подают после бала нужным людям.