Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

Клусум был немногословен.

— Поди угадай каждый раз, что женщине нужно. Для нас, пахарей, главное — земля.

И уходил. Конечно, не пахать, а проверять в Нельтюпите мережи. Что ни говори, но в этом деле Микелис знал толк. Ни у кого ведь не было времени торчать с удилищем на берегу, а полакомиться свежей рыбкой хотел каждый. Так повелось, что Клусум долгие годы снабжал знакомых и по праздникам, и в будни. Из омутцев и колдобин под берегом Нельтюпите выманивал малую и большую рыбку. Радовался уловам и зарабатывал на карманные расходы.

В тех случаях, когда надо было гнуть спину всем вместе в поле, а поблизости оказывалась какая-нибудь лужа, Микелис вскоре исчезал:

— Пойду-ка пролезу к водичке.

Улетучиваться он умел при самых разных обстоятельствах. Изречение: «Пойду-ка пролезу…» — запало в память. Поди дознайся теперь, кто первый пустил в ход меткое прозвище, но оно тотчас было подхвачено. Сам Микелис к переименованию отнесся безболезненно. Гуляя по речным берегам, он научился воспринимать жизнь во всех ее превратностях, так сказать, в свете философских категорий, а также и направлять нежелательные разговоры по нужному ему руслу. Без колкостей и споров. Этот навык он перенял от цыган, которые время от времени наведывались в Озолгале. Одна встреча была особенно памятной. Клусум ехал на своей лошадке в центр. В дороге его обступили цыганки. Молодые и старые. Одна вцепилась в него и давай со всей страстью упрашивать.

— Дай, — говорит, — подержать в ручке звонкий талер, все равно, большой или маленький.

Микелис решил, что можно и пошутить. В тот же миг у него вырвали волос, намотали на монетку.

— Дай бумажную денежку, самую маленькую.

Клусум снова уступил, слова пламенной брюнетки тешили слух:

— С женщинами в своей жизни ты провозился немало.

То была правда. Поэтому он дал купюру побольше. И еще третью добавил — больно сладко собеседница щебетала. Тут ее плавный сказ оборвался. Цыганка, зажав в руке добычу, сиганула через канаву. Такого безобразия Микелис допустить не мог. Вытряхнулся из телеги, не забыв прихватить кнут. Но не так-то просто было прорвать кольцо женского окружения. Перед ним встала полнотелая цыганка, выпростала из-под выреза грудь, вывалила на ладонь и начала тискать, как парикмахер одеколонную грушу.

— Гляди, я мать или не мать? Не веришь? Ишь, молоко брызжет.

Тут и вторая вывалила грудь.

— Мы все матери. Не веришь?

Против столь очевидной истины Микелису нечего было возразить. Правда жизни восторжествовала над бесстыдным мошенничеством.

Клусум поехал дальше, размышляя куда больше о набухших молоком грудях, чем о потерянных деньгах.

Эту встречу Микелис потом вспоминал с удовольствием. Выводы, которые он извлек из общения с цыганками, пополнили арсенал «пролазности» как на словах, так и на деле. Умение высказаться, а также злополучный тик, то бишь «включение нерва» в самые неожиданные моменты, наградили Микелиса ореолом потешной известности. Нимб возник недавно, когда умер Вилис Катлынь. Проводить в последний путь некогда самого богатого хозяина в Заливе пригласили Рейниса Раюма. Но он отказался. Был отзывчив ко всем, и вдруг — ни в какую.

— У меня с ним свои счеты. А сводить их у могилы негоже. Теперь Катлынь не может дать отпор.

Катлынь, надо полагать, давно запамятовал происшествие, потому как здоровался с Раюмом и мирно беседовал. Но, видимо, есть обиды, которые не прощают.

Случилось это много лет назад. Рейнис только что кончил строиться. Как-то раз в воскресенье шел он из церкви домой. Дорога вилась по угодьям Катлыня, мимо мочильных ям, вокруг которых пышно рос тмин. Стебли с созревшими семенами в самую пору было срезать, связывать в пучки и подвешивать под стрехой дома. На земельке Рейниса тмина было незаметно. Он, собственно, не думал о нем и не пытался разводить. Достав кривой садовый резак, Раюм принялся за дело. В азарте не заметил, как подкатила коляска Катлыня. Просвистел кнут. Нет, спину не огрел, не для того им замахнулись.

— Мой тмин пусть осыплется на моей земле.

Вот почему Раюм хотел, чтобы Вилиса Катлыня земле предал кто-нибудь другой. Поблизости умельца не нашлось. Привезли отпевателя со стороны. Рассказали ему, что в таких случаях надобно знать: покойник, мол, возделывал землю, на старости лет остался один, оба сына сгинули в военное лихолетье.

Гость начал погребальную речь. Поведал, что усопший безраздельно отдавал всего себя земле.

В этот миг у Микелиса проснулся нерв. Оратор стоял напротив него и сразу заметил, как перекосило поминального гостя. Вспомнил, что покойнику принадлежал большой хутор, и разбавил хвалебные слова более умеренными:

— Как у всех людей, были в его жизни и радости, и огорчения. Не каждый его шаг понимали другие. Перешел к сыновьям, которых военный ураган затянул в свой вихрь…

Снова обжигающий взгляд Клусума и потряхивание головой. Отпевателя прошиб пот. Забыл предварительно спросить, на чьей стороне сыновья воевали. Так и в неприятности вляпаешься.

Речь тянулась через пень-колоду вперемежку с критическими нотами. Раюм слушал и думал: скажи он то же самое, сочли бы местью за тмин. А тут совершенно чужой человек вещает правду, как по книге.

В заключительной части отпеватель выкрутился примерно так: раз уж человек дал дуба, хочешь не хочешь — в землю зарыть его надо, как бы он там ни выдрючивался при жизни.

Оратора сильно сковывало еще и то обстоятельство, что он, официальный представитель похоронного бюро, в этот раз договорился относительно вознаграждения и ужина в частном порядке. А тут, как назло, является этот старик, бесстыдно пялится в глаза и подвергает сомнению каждое слово. Такой невесть что наговорит в исполкоме.

Те, кто стояли лицом к Микелису, все видели и все поняли. У некоторых даже кадык поднялся и опустился, не от печали, конечно, но от проглоченного смешка. Получалось неожиданно. Поначалу казалось — скучные похороны, а теперь будет о чем вспоминать.

Пролаза был единственным человеком в Заливе, который неизменно желал участвовать во всех устраиваемых колхозом и сельсоветом вечерах и послеобеденных мероприятиях. Если аудиторию просили откликнуться словом и в зале воцарялась тишина, то раскалывал лед Микелис.

Однажды на вечер вопросов и ответов в Озолгале прибыл из Риги комментатор по внешнеполитическим проблемам. В таких случаях охотников поговорить всегда хватает. Политикой деревенские мужики интересуются. Микелис тоже хотел многое выяснить. Но он считал — нельзя перестараться. Задашь два-три вопроса, оставишь впечатление солидного человека.

Это он усек раз и навсегда. И поэтому точно сформулировал, что хочет, дескать, узнать про Ближний Восток и страны Латинской Америки. Чтобы у приезжего создалось впечатление, что слушатели не только жаждут услышать факты, но следят за мыслью и сами приходят к нужным выводам, Клусум начал свой третий вопрос с небольшого отступления: