Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

В подобном деле старик должен начинать издалека. Чтобы не получился конфуз.

— Ну, Ольга, как ты поживаешь?

Обычно Рейнис произносил что-нибудь дельное. Сегодняшнее вступление — ни то ни се.

Ольга присела рядом с соседом на лавочку, освещенную лучами заходящего солнца. Пододвинулась поближе понюхать — досталась ли ему у друга молодости чарочка или нет. Дух шел. Ну, тогда немудрено, что чушь порет.

— Я тебе сыграю, Ольга.

Это уж совсем в диковинку.

— Что хочет твоя душа выманить из моей гармошки?

Не дождавшись ответа, Рейнис быстро развязал ремешок, и во дворе зазвучал знакомый давний напев:

Изумление Ольги постепенно сменил не передаваемый словами восторг. Под закатными лучами солнца в вечерней тишине лилась старинная песня. Рейнис пел редко. Чуть дрожащий голос не мог равняться с сонным плавным тенором Андрея Куги. Но у Раюма подкупала простота исполнения. Ольге захотелось сбросить если не сорок, то хотя бы лет двадцать. Невесть почему пришли на память услышанные когда-то рассказы о той поре, когда Рейнис служил в латышских стрелках. За столом мужчины подчас вспоминали молодость, похваляясь друг перед другом победами над девичьими сердцами. Рейнис был большой повеса, это Ольга могла себе представить. В его доме и теперь еще висела на стене фотография в резной деревянной рамке. Небольшие форсистые усики. Глаза как у девушки. Вглядишься — упадешь в обморок.

Ольга Виботне даже вздрогнула — слишком беззастенчиво разыгралось воображение. Она следила за пальцами Рейниса, нажимавшими на клавиши, и с любопытством разглядывала нарост величиной с боб. «Если таким пощекотать…»

У Ольги на глаза навернулись слезы. От стыда за свои мысли. И от щемящей пронзительной песни.

Аулис, привязанный неподалеку в уголке сада, спокойно жевал траву, поблескивая металлическим кольцом. Вдруг встрепенулся, словно ужаленный слепнем, глянул в сторону музыканта и наклонил голову. Как обычно, когда собирался испустить рев.

Мелодия оборвалась. Бык закружился на месте. Присел от ярости. Глаза налились кровью. Левый рог вонзил в землю, взрыл дерн, точно штырем бороны. В ровно общипанной зелени остался прочерченный будто циркулем круг. Вспаханная рогом борозда была глубока — хоть редиску сажай.

Рейнис выпустил из гармони воздух, оставшийся в мехах после прервавшейся песни, и привычным движением завязал ремешок.

— Ладно, Ольга, я пошел. Пора корову загонять.

И ушел не попрощавшись.

Рейнис вознамерился сделать Ольге предложение. Но когда увидел разъяренного быка, что-то в нем оборвалось. Понял вдруг, что рядом с ним — несостоявшаяся судьба, не познавшая любви женщина. Может быть, она надеялась исполнить свое назначение на закате жизни. Но Рейнис устал. Ему нужен был понимающий человек, с которым, лежа на широкой супружеской постели, можно слушать, как за окном в яблонях шуршит дождь. Он вообразил, что Ольга такой человек. Но в последний миг испугался.

На сватовство его подвигла завлекательная ямочка на ее правой щеке. За долгие годы Рейнис как по барометру научился определять по ней и бурю, и вёдро. Когда Ольга собиралась повеселиться и, сидя рядом с соседом, перейти грань, ямочка гляделась вызывающе — боишься, мол? Стоило буре отбушевать, как Ольга снова излучала ласку, точно материнская рука на детской голове. К старости ямочка всегда выглядела спокойной. И Рейнис поверил. Но, напевая «Старую прялку», заметил: не вся еще опасность вышла.

Раньше Ольга слыла весьма искусной портнихой. Женщины, желавшие показаться в обществе в хорошем платье, волей-неволей вынуждены были обращаться к ней за помощью. Хороший наряд многого стоит, тут можно и забыть про обиды. И соседки ради него переступали через ров отчуждения, окружавший Ольгу Виботне в Заливе.

Но с годами творческая искра погасла. Как говорила Ольга:

— Пальцы не держат ткань.

И то правда. Ворочать плуг, мешки с картошкой, укрощать быка, рубить дрова — занятия с портняжным искусством несовместимые. Было, однако, время, когда они не мешали друг другу. Но оно прошло.

Руки, конечно, тут были ни при чем, они проворности не утратили. Пропала охота. С заказами приходили и молодые, и старые. А Ольга слишком тяжело переживала свой закат, чтобы при этом украшать других. В годы расцвета — другое дело. Тогда, трудясь над чьим-нибудь нарядом, она испытывала веселое злорадство. Каким бы красивым ни вышло платье, муж той, кто его наденет, все равно будет искать глазами портниху. Это наполняло сознанием превосходства.

Украшать других, зная, что собственного триумфа не последует, она не хотела. Чтобы не унижать себя, не расслаблять ненужными переживаниями. Можно было бы, конечно, шить только пожилым, отговориться неумением: за ветреными модами молодежи, мол, ей не угнаться. Но у многих старух тоже есть мужья. И наверняка бывают мгновения, когда тяжелая рука крестьянина становится легкой и ласковой. Наверняка…

Лучше уж отказаться совсем. А швейная машинка пусть стоит себе у окна. Не выбрасывать же добро! Очень даже полезная вещь — есть на что накинуть косынку, хозяйственную сумку, сеточку.

Хуже было другое: каждый день на шитье уходило два-три часа, а то и больше. Теперь привычный ритм жизни дал сбой — чего-то не хватало. Впрочем, тянулось это недолго. Как только пошли грибы, Ольга стала наведываться в лес, обегала рощицы, где боровики из земли так и выскакивали. На ум пришла мысль — собирать на продажу. Но продавать не тогда, когда каждый может набрать полные короба и рынок ломится от грибов.

Ольга изучала поваренные книги, читала «странички» практических советов, запоминала все рецепты. Наполняла большие и маленькие баночки, всю зиму сама пробовала на вкус, следила, хорошо ли сохраняются маринады и соления, и год спустя встретила начало грибного сезона во всеоружии. Запаслась разного калибра стеклянной посудой. Наполняла и закатывала. Каждый день по нескольку раз бегала в лес. Не брала что попало, а лишь самые отборные, что еле высунули шляпки из мха. Такие вместе с крошечным огурчиком можно было класть даже в баночки из-под майонеза. Икра и то выглядит под стать цене, когда уложена в маленькие стеклянные чашечки, а не в здоровенные жестянки, из которых черпай хоть столовой ложкой. Продукция Ольги напоминала знаменитые некогда баночки с «микспикелем», которым латышские моряки успешно потчевали иностранных лоцманов. В нем тоже было от каждого лакомства понемногу.

Игрушечные дозы имели еще одно преимущество перед остальными дарами рынка. Покупатели, повертев в руках угощение и посетовав на дороговизну, все же решали, что ради праздника можно и раскошелиться. Ольга все это учла, продумала. И отметила в календаре, когда ехать в Ригу. У нее не было ни времени, ни желания сделаться завзятой рыночной торговкой. Тогда надо бросать хозяйство и заниматься только этим. Ольга запланировала лишь предпраздничные вылазки. Они окупались и вносили в ее жизнь перемену — общение с новыми людьми, свежие впечатления, которых так не хватало в Заливе. Аулису и остальной скотинке Ольга оставляла корма достаточно. Все обходилось. Только поросенок вечером недовольно визжал — привык съедать свою долю зараз.