Людмила Уварова - Лики времени

— Нету Дуси, — сказала старуха. — Уже, кажись, осьмой год пошел, как померла.

— Кто? Дуся?

Голос Корсакова упал почти до шепота. Неужели нет ее? Так и ушла, не дождавшись его? Не дождавшись встречи с ним?..

— Осьмой год, — повторила старуха, — а может, и все девять, что ли, малость запамятовала я.

— Отчего она умерла? — спросил Корсаков. Старуха пожала острыми плечами:

— Кто ж ее знает? От смертушки, пришла безносая, потребовала, явилась по твою душу, собирай, дескать, манатки…

— Я серьезно спрашиваю, — сказал Корсаков.

Старуха задумчиво уставилась на него.

— Да и я серьезно говорю, не шуткую. Кто ж ее знает отчего, болела небось, только вроде бы недолго, я, к слову, запамятовала, только сдается мне, всего-то навсего с неделю, что ли, она, бедная, маялась, всего-навсего. Господь прибрал, кончились мученья… — Старуха грустно покачала головой: — Иногда, милок, смертушке возрадуешься ото всей души, и так случается…

— Как Дуся жила все эти годы? — помолчав, спросил Корсаков.

— Как жила? Да как все, в колхозе работала, дочку растила.

— Дочку? — переспросил Корсаков. — Вроде бы у нее дочки не было.

— Не было, — согласилась старуха. — А опосля появилась. Дело недолгое…

— А что, муж вернулся тогда с фронта?

— Вернулся, милок, как не вернуться, только, само собой, не к Дусе, а к жене своей новой, К ней и пришел тогда с фронта. Стал с нею, как жил, снова жить-поживать да добра наживать.

Когда-то Корсаков любил беседовать с деревенскими старухами. Ему была по душе их своеобразная речь, изобиловавшая неожиданными оборотами, их пословицы и поговорки, в основе которых всегда была некая жизненная достоверность. Но сейчас он с горечью слушал рассказ старухи. Вот ведь как бывает, ехал, думал, надеялся повидать свою спасительницу, свою Дусю… Не пришлось.

А старуха между тем продолжала:

— Стало быть, Дуся-то жила одна, с дочкой…

— Кто же отец дочки? — спросил Корсаков.

Старуха ответила не сразу:

— Люди сказывали, какой-то пришлый…

— Кто? — переспросил Корсаков, — Пришлый? В каком же году дочка появилась?

— Война еще не кончилась, тогда и появилась.

— В сорок четвертом?

Старуха кивнула:

— Надо думать. Говорю, война тогда еще не кончилась.

— Так кто же, кто отец был?

Корсаков крепко сжал ладони, ожидая ответа, впрочем, ему подумалось, он уже знает всю правду.

— Кто ж его ведает, — сказала старуха, — говорили, а кто — не запомнила, был какой-то солдат заезжий, заглянул в село да и ушел опять, а вот, глядишь, дочку-то, выходит, оставил…

— И что же, дочка живет теперь в Дусином доме?

— Где ж ей еще жить? — удивилась старуха. — Она у нас зоотехник, работящая баба, слов нет, у нас ее все уважают, дом себе построила заместо старого, поглядишь, какой дом-то, не наглядишься! Опять же отца приняла, отец-то ведь обратно вернулся. Хоть и не родной он ей отец, а все, как ни говори, не чужой.

— Когда же отец вернулся?

— Как Дуся померла, он в скором времени объявился, тут дело вот какое, больной стал, вот и потянуло на старости лет в отчий дом, куда ж еще деваться? Жене ненужный стал, кому больной нужен, сам знаешь… Ну а Валя его приняла, говорит, хоть ты и не отец мне, а все одно, я тебя отцом звать буду.

— И они вдвоем живут? — спросил Корсаков.

— Зачем вдвоем? У Вали муж есть и двое сынов, цельная семья, как же вдвоем?

— А муж кто?

— Муж в соседнем совхозе, от нас не так чтобы уж очень далеко, главным инженером РТС, а сыновья в Смоленске учатся, в институте. Учеными будут. Дуся, бывалочи, говорила: «Хорошо бы у меня дочка ученая стала», вот и сбылись ее слова, и дочка на зоотехника выучилась, а внуки уж наверняка учеными станут, вот увидишь, как пить дать, станут, ребята старательные, разумные…

Корсаков молча глядел прямо перед собой.

«Мои внуки, подумать только, я был в Смоленске, может быть, проходил по улице, и они, мои внуки, проходили в эту же самую минуту мимо меня, и мы, само собой, так и разошлись в разные стороны, не узнав друг друга».

Когда-то мама говорила, что люди каждый день, а то и каждый час так или иначе встречаются со своей судьбой. Умелые, цепкие, те никогда не упустят своего, знают, когда следует схватить, взять, никому не отдать, а другие так и пройдут, не заметив, не узнав, не взяв того, что им принадлежит по праву. Отец, бывало, смеялся: «Ты, Рыжик, у нас выдумщица не из последних…»

Но мама не сдавалась:

«Уверяю тебя, мы нередко прямо на улице проходим мимо тех, кто бы мог стать любимым, другом, самым главным человеком в жизни, проходим мимо наших предполагаемых братьев или других каких-то родичей…» «И очень даже хорошо, — парировал отец. — Чем больше родичей, тем больше всякого рода сплетен, лучше их поменьше, а вот подлинных друзей побольше».

«Ну, не говори так», — возражала мама.

Отец, однако, не уступал ей: «Вот возьми, к примеру, меня: я встретил тебя, свою самую настоящую любовь, судьбу, друга, называй как хочешь, больше мне никого не нужно. Абсолютно никого!»

Давно это было. Нет уж ни мамы, ни отца, и слова эти, сказанные отцом, живут только лишь в памяти сына. А уйдет он — и слова погаснут навсегда.

«Сколько потерь, — подумал в эту минуту Корсаков. — Боже мой, сколько потерь, невозвратимых, незабываемых…»

— Покажите мне, пожалуйста, где живет Валя, — попросил он старуху.

— Сейчас, милок, как же не показать, покажу…

Старуха встала, зашагала рядом с Корсаковым. Она оказалась неожиданно высокой, чуть ли не с него самого ростом, шагала она быстро, уверенно.

— Вот, милок, видишь, крыша зеленая, а на крыше вроде бы петух стоит?

— Вижу, — ответил Корсаков.

— Вот он и есть, Валин дом, понял?

Корсаков протянул руку:

— Спасибо вам самое большое…

— Не за что, милок.

Старуха повернулась и все тем же быстрым, бодрым шагом пошла обратно. А Корсаков открыл калитку дома, в котором жила его дочь.

В большой комнате, очень светлой оттого, что с трех сторон в ней были широкие, во всю стену, окна, сидел за столом старик, нагнувшись, читал газету.

При виде Корсакова поднял голову. Седые, коротко стриженные волосы, желтые впалые щеки, под глазами темные круги.

— Вам кого? — спросил. Голос у него был хриплый, словно бы натруженный то ли морозом, то ли долгой и громкой речью.

— Валя дома? — спросил Корсаков.

— Нет еще, скоро будет, — ответил старик. — А вы кто? Из города? Из управления?

— Из города, — ответил Корсаков, — только не из управления.

Старик отложил газету. Хотел еще что-то сказать, но закашлялся; кашлял он долго, надсадно, со стоном.

«Пневмосклероз в разгаре, возможно, и бронхоэкстатическая болезнь, — профессионально определил Корсаков, — кроме того, полагаю, цирроз печени тоже наверняка имеется, не без того».