Людмила Уварова - Лики времени

Спустя дня два, что ли, наша завуч вызвала меня и сказала:

— У нас к вам предложение: не возьметесь ли преподавать еще в одном классе?

— Возьмусь, — не задумываясь, ответила я. Меня это предложение устраивало: за два класса должны были, разумеется, платить больше, чем за один.

— У нас там преподавательница заболела, и, видимо, надолго, — продолжала завуч. — А у вас нагрузка небольшая…

— Совсем небольшая, — согласилась я.

— Так что с завтрашнего дня, ваш урок второй, — заключила завуч и кокетливо поправила свои круто завитые кудельки.

Назавтра я вошла в новый класс, ученики, как водится, встали. Я села за стол, раскрыла классный журнал, потом оглядела класс и увидела: тот самый мальчик сидит за третьей партой и глядит на меня. Да, тот самый, кто спас мой портфель и собрал все то, что вывалилось из него. Потом стала выкликать фамилии учеников, каждый вставал со своего места и отвечал мне:

— Это я.

Мой спаситель оказался в журнальном списке одним из последних. Это был Тимур Фрунзе.

Мне часто приходилось впоследствии обращаться мыслями к нему. Он принадлежал к тем избранным натурам, которые сразу же врезаются в память.

Была в нем душевная открытость, распахнутая людям, исполненная доверчивости душа, и этим он покорял. Его отличали прямота, абсолютная правдивость и полное отсутствие какой бы то ни было фанаберии, элементарного зазнайства. Он был прост, естествен, и в то же время в нем постоянно ощущалось неподдельное чувство собственного достоинства, которое не могли не чувствовать все те, кому приходилось общаться с ним. И, должно быть, потому, я заметила позднее, Тимура не только любили, но уважали его. С ним считались, словно он был самым старшим, его слово было веским и значимым.

«Так считает Тимур…», «Тимур сказал, и этим все сказано…», «Так полагает Тимур…» — не раз приходилось мне слышать эти слова от моих учеников.

И еще скажу: он хорошо ко мне относился, может быть, я запомнилась ему, когда потерянно стояла на середине шумной мостовой; он был всегда предупредителен со мной, к тому же доказывал мне свое отношение тем, что постоянно прилежно готовил домашние задания, старался учиться по моему предмету только на «отлично». А ведь, в сущности, чем ученик может доказать свое отношение к учителю?

Еще один мальчик, но уже в десятом классе, я чувствовала, симпатизирует мне — Юра Холмогоров, отличный спортсмен. О нем говорили, что он превосходный пловец, прыгун в высоту и длину, бегает быстрее всех на лыжах.

Поразительно было в этом юном существе умение вести себя. Внешне он держался одинаково со всеми, был всегда ровный, не шумливый, в нем чувствовалось отличное воспитание.

Он обладал, как мне думалось, недюжинными способностями к точным наукам, но когда я однажды спросила его, нет ли желания поступить в МГУ, стать математиком, он ответил:

— Мое главное желание — быть летчиком. — Подумав, добавил: — Мои родители тоже хотят, чтобы я стал летчиком.

Он был сильно привязан к своим родителям, особенно к отцу. Они жили в Париже, отец был, если не ошибаюсь, военным атташе нашего посольства, в Москву приезжал только в отпуск. Все остальное время Юра жил со старенькой бабушкой. Вдруг бабушку разбил паралич, и теперь уже не она ухаживала за внуком, а ему пришлось ухаживать за нею.

Юра успевал выполнять все свои обязанности: ходил в магазины, готовил нехитрую еду себе и бабушке, вызывал к ней врачей, покупал лекарства. Кроме того, старался как-то развлечь бабушку, часто читал ей вслух, а в свободные свои часы нередко играл с нею в подкидного дурака. Все это я знала отнюдь не от Юры, а от его друга Рафика Вартаняна, жившего с Юрой в одном доме и учившегося в параллельном классе.

Все это не мешало Юре хорошо учиться, он оставался одним из лучших учеников класса, всегда тщательно готовил домашние задания.

Рафик Вартанян, импульсивный, легко увлекающийся, как-то рассказал мне о своем друге:

— Вы не представляете, какая это личность! — Рафик заметно волновался, и потому, как и обычно, волнуясь, он неправильно ставил ударения: — Что это за человек! Подумать только, каждое утро встает в шесть утра, потому что позднее уже не будет времени, и заставляет бабушку делать физзарядку…

Огромные черные глаза Рафика возбужденно блестели.

— Нет, это надо только представить себе! Другой на его месте урвал бы лишний час, чтобы поспать еще немного, а он думает о старухе, вовсе не о себе…

Как-то, когда мы одновременно с Юрой вышли из школы, оказалось, что живем близко друг от друга: я на Большой Бронной, он на Малой, возле Патриарших прудов.

Я вспомнила дом, в котором он жил: двухэтажный особнячок, окнами на Патриаршие пруды, с виду очень уютный, какой-то чисто московский.

— Верно, — сказал Юра. — У нас дома, если вы когда-нибудь зайдете к нам, то увидите, типичное старомосковское жилище, мебель старинная, на стенах фотографии древних родичей, давно покинувших землю…

— Сколько лет вы там живете? — спросила я.

— Это квартира моей бабушки, — ответил Юра. — Когда-то здесь жила бабушкина мама. Потом уже бабушка прожила здесь всю жизнь, потом моя мама. Папа переехал сюда, к маме, когда женился на ней, и сказал, что ничего менять не следует, пусть все останется так, как есть.

— Выходит, и ты здесь родился? — спросила я.

Улыбка осветила его красивое, четко очерченное лицо.

— Выходит, эта квартира — моя малая родина. Моя и мамина, ну и, конечно, бабушкина. А папа родился на Урале, в Карабаше… — Он помедлил и продолжал снова: — Папа мой — человек удивительный. Поверьте, я это говорю не потому, что это мой отец, все, кто его знает, все так и говорят: Сергей Петрович — во всем уникален. Во-первых, он необыкновенно деликатен, знаете, может быть, ему бы хотелось переменить обстановку в квартире, но он боялся, что бабушке это может не очень понравиться, а он больше всего на свете боится причинить кому-то хотя бы самое маленькое огорчение. Если при нем кого-то ругают, он никогда не поддержит разговор, даже если говорят о человеке, ему неприятном.

— Даже если это враг? — спросила я.

— У отца, по-моему, нет врагов, — ответил Юра. — Во всяком случае, мне так кажется.

— А отцу? — не выдержала я.

— Я никогда не слышал, чтобы он говорил о своих врагах…

И Юра еще раз повторил:

— У него нет врагов. Да и не может быть!

Я слушала Юру и думала о том, как же он, наверное, любит своего отца, любит, гордится им и, наверное, хочет во всем походить на него.

Когда Юра проводил меня до дома, он сказал:

— Мне бы хотелось, чтобы вы узнали моих, когда они приедут домой.

— А когда они приедут? — спросила я.

— Думаю, через год, они же недавно были здесь, у отца был отпуск…