Венедикт Ерофеев - Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова

В 1960-е гг. Сартр для советских идеологов был, в отличие от политически благонадежного Арагона, фигурой одиозной:

«В витрине почтенного книжного магазина Сорбонны красуется большой портрет Троцкого. Те трусливые интеллигенты, которые в действительности лишь при одной мысли о подлинной революции готовы спрятаться в подвал, обвиняют коммунистов в том, что они „упустили случай“ совершить революционный переворот [во Франции в 1969 г.]. В числе таких обвинителей и Жан-Поль Сартр, который в Латинском квартале призывает „идти до конца“ (неизвестно только куда), а на другом берегу Сены в „Театр де ла виль“ (бывший театр Сары Бернар) в своей пьесе „Ангренаж“ старается доказать, что всякая социальная революция бессмысленна, потому что она все равно неизбежно приводит к прежнему, и вновь все начинается сначала. Такие пьесы – по существу попытка нанести удар ножом в спину действительно революционному движению» (Правда. 1969. 29 мая).

Впрочем, Сартра тогда недолюбливала не только официальная пресса, но и хорошие поэты. Вот запись в дневнике Давида Самойлова за 22 мая 1968 г.:

«Видел фильм де Сики по Сартру [ «Затворники Альтоны»; режиссер Витторио де Сика, сценарий Сартра]. Унылая блевотина. Социализм педерастов. Ненавижу Сартра. Он – худший вид интеллектуальной моды» ( Самойлов Д. Из дневника // Литературное обозрение. 1992. № 7–9).

Ситуация «встреча со знаменитостью в Париже и разговор с ней», несомненно, порождена многочисленными мемуарами советских писателей о своих заграничных вояжах в 1950–1960-е гг., в первую очередь Эренбурга, чьи «Люди, годы, жизнь» в период хрущевской «оттепели» стали своего рода интеллектуальной бомбой для советского читателя: «В объяснение хочу сказать о некоторых свойствах Сартра – подружившись с ним и с Симоной де Бовуар, я многое понял. <���…> Я предупредил Сартра <���…> Я <���…> упрекнул Сартра…» (кн. 6, гл. 24). В отличие от Венички Эренбург действительно встречался с Арагоном и Эльзой Триоле, а также еще со многими знаменитостями (Матиссом, Аполлинером, Модильяни, Пикассо, Джойсом и др.).

В своих воспоминаниях Раиса Орлова пишет:

«Вскоре [в конце 1950-х гг.] к нам стали приезжать наши авторы – иностранные писатели. Встречи обычно проходили в кабинете редактора и под его председательством. Но часто продолжались в наших комнатах, на улицах, в домах сотрудников, у нас на квартире. <���…> За годы работы в журнале у нас побывали Ч. П. Сноу с Памелой Джонсон, Сартр и Бовуар, Джон Апдайк, Джон Стейнбек, Уильям Сароян, Эрскин Колдуэлл <���…> Грэм Грин, Фридрих Дюрренматт, Макс Фриш, Ганс Энценсбергер, Генрих Бёлль, Анна Зегерс, Эрвин и Ева Штритматер, Криста Вольф и многие другие. <���…> Летом 61-го года шел прием Сартра и Бовуар в редакции» («Воспоминания о непрошедшем времени», 1983).

Комментируемая сцена фигурирует в мемуарах Амальрика, когда он пишет о художнике Эрнсте Неизвестном:

«Неизвестный не мог найти и свое место в обществе – он разрывал с системой, в которую худо-бедно, но был включен, уживаясь с которой разработал сложную систему компромиссов, когда одновременно приходилось играть роль и циничную, и героическую, – а теперь надо было заново искать: кем быть.

– Вам это интересно? Вам это интересно? – всегда неуверенно переспрашивал он, рассказывая о чем-то.

– Никогда не слышал ничего более интересного, – ответил ему Венедикт Ерофеев, с которым они встретились на дне рождения Гюзель [жены Амальрика]. Бродяга, пьяница, „разночинец“, как назвал его раздраженный Неизвестный, Ерофеев привлек внимание повестью „Москва – Петушки“ – безумным путешествием человека, который многократно пытается посмотреть в Москве Кремль, но всегда попадает на Курский вокзал к отходящему в Петушки поезду. И вот он в поезде, и рассказывает пассажирам, как якобы был в Париже и встретил Сартра; встретив впоследствии Сартра в Париже, Гюзель была удивлена, что такой человек существует, она думала, что это герой Ерофеева.

Желая все-таки показать, что он не лыком шит, Неизвестный заметил, что, когда Сартр был в Москве, они проговорили свыше четырех часов.

– Вот, должно быть, скукотища – четыре часа разговаривать с Сартром, – спокойно сказал Венедикт, и Эрнст был убит. Впрочем, от нас „допивать“ они поехали вместе.

Ерофеев и Неизвестный принадлежали к разным субкультурам – „субкультуре диссидентов“ и „субкультуре референтов“. Деление это условно, особенно в области искусства, но можно сказать, что „диссидент“ как личность складывался в сопротивление советской системе, а „референт“ – в служение ей, хотя внутренне систему не принимал» ( Амальрик А. Записки диссидента. С. 327).

30.30C. 73. Я пошел на Нотр-Дам и снял там мансарду. Мансарда, мезонин, флигель, антресоли, чердак – я все это путаю и разницы никакой не вижу. —

Мансарда ( фр. mansarde) – чердачное жилое помещение, обычно с косым потолком. (Примеры см. ниже.)

Мезонин ( ит. mezzanino) – надстройка или полуэтаж в середине дома. Так, у большого специалиста не только по железной дороге, но и по разного вида жилью, Пастернака, есть: «Синеет белый мезонин» («Все утро с девяти до двух…», 1918), «А ночь войдет в мой мезонин…» («Летний день», 1940, 1942).

Флигель ( нем. Flügel) – жилая пристройка к зданию или отдельная небольшая жилая постройка; также домик во дворе большого дома. У Пастернака: «Слонялся ветер <���…> и каменщиков гнал за флигеля» («Спекторский» (6), 1930); «Шли вы, не теряя духа, / К обгорелым флигелям» («Смелость», 1941).

Антресоли ( фр. entresol) – верхний полуярус или полуэтаж в комнатах и квартирах с высокими потолками. У Пастернака: «…Даже антресоль / При виде плеч твоих трясло» («Попытка душу разлучить», 1917); «По деревянным антресолям / Стоят цветочные горшки» («Земля», 1947).

Чердак – верхний, нежилой этаж дома, находящийся непосредственно под скатом крыши. У Пастернака: «Белым пламенем измучив / Зоркость чердаков…» («Весна» (3), 1914), «Задекламирует чердак / С поклоном рамам и зиме…» («Про эти стихи», 1917). Кроме того, у Пастернака чердак встречается и в «парижском» контексте:

(«Ночь», 1956)

Трудно удержаться от соблазна отметить тот факт, что в этом же стихотворении звучит призыв, сходный с лейтмотивом «Москвы – Петушков» «встань и иди» и его вариацией «как тебе не стыдно спать!» (16.19):