Владилен Леонтьев - Пора охоты на моржей

Подъехал инспектор в сумерках. Ни яранги, ни палатки, лишь слышно было, как доносились из негустой чащи леса надсадные крики и понукания.

— Мэнин?! Кто там?! — окликнул Айны, услышав шум подъехавшей оленьей упряжки.

— Гым, Тымненто. Это я, Тымненто!

— Аа, — отозвался Айны. — Но вроде бы вас двое?!

«Как это он мог догадаться, что нас двое?» — подумал инспектор.

— Да, это со мной русский командированный, — ответил Тымненто.

— Как-а-ко-мей! — раздраженно воскликнул Айны, а затем понеслась брань. — Ракылкыл рэтын! Ненужное привез! Как будто не знаешь, что сейчас нам некогда возиться с командированными! — и прибавил самые ругательные чукотские слова, перемежая их русской бранью.

Инспектор понимал состояние Айны и знал, что попал под горячую руку. На время отела в оленеводческие бригады направляли для «руководства и контроля» массу уполномоченных. Ими были заведующие районо, финотдела, инспектора загсов и другие представители, не имеющие никакого отношения к оленеводству. Все это ложилось тяжелым бременем на пастухов. Им приходилось следить не только за стадом, но и ухаживать за уполномоченными, которые были беспомощны в тундре, и выслушивать их «дельные» указания. И сейчас, когда олени готовы разбежаться в любую минуту, лишний человек для Айны был ни к чему.

— Мэркычгыргэгыт! — продолжал громко ругать Айны пастуха.

Тымненто был в смятении и не знал, как ему поступить: везти инспектора обратно или же оставить здесь, в тайге. Но инспектор успокоил его и тихо сказал:

— Экуликэ! Молчи!

И вот из-за деревьев появилась маленькая подвижная фигура в пушистой легкой кухлянке, с открытой головой, обындевевшей от пота и горячего дыхания. На спине болталась шапка, как змея волочился длинный чаат — аркан. Человек решительно подошел на чукотских лыжах — вельвыегытах к Тымненто и, не глядя на командированного, скомандовал:

— Вези обратно!

— Да он… — хотел что-то сказать пастух, но Айны твердил, перебивая его, одно и то же: «Тагам! Вези, вези его обратно!»

Наконец пастуху удалось шепнуть на ухо Айны: «Он же хорошо понимает чукотский язык».

Айны застыл с раскрытым ртом и медленно сел в пушистый снег, погрузившись по шею.

— Мэ… мэ… — мычал он, пытаясь что-то произнести, и замолк.

Айны удивленно и испуганно смотрел на инспектора, одетого так же, как и он, и ничего не мог сказать. Раскрывал рот, но звуков не получалось.

— Я все понимаю, Айны, — спокойно сказал инспектор на чистом чукотском языке, — я не буду у вас лишним человеком, — и протянул руку Айны, помогая ему выбраться из снега.

Айны медленно поднялся, успокоился немного и спросил:

— А где спать будешь? — показал он кругом.

— А вы где?

— Мы в снегу.

— И я в снегу.

— Мы палатку поставим, — и на лице Айны стала появляться улыбка.

— Что ж, очень хорошо, — ответил инспектор. — В палатке все же теплее.

— Конечно, — согласился Айны и рассмеялся: — А здорово я тебя отругал?

— Да, неплохо. Вот только где ты научился по-русски ругаться? — спросил инспектор.

— Да в поселке плотники дома новые строят для нас, так вот…

— Тогда понятно, — сказал инспектор и дал знать Тымненто, что он может возвращаться обратно, а сам спросил Айны, где у них палатка и прочее имущество. Айны ответил, что палатку пока ставить не надо, это можно сделать быстро, а вот развести костер и поставить варить мясо — это надо. И, показав, где лежит небогатый кочевой скарб, пошел снова сгонять оленей в стадо.

Вскоре в лесу заполыхал костер. Над ним повис котел с мясом и рядом чайник. Примерно через час в темноте стали показываться олени. Некоторые из них смело подходили к костру и большими выпуклыми глазами смотрели на огонь. Блики костра отсвечивали в их зеркальных глазах. Олени, видимо, были привычны к огню и не боялись его. Инспектор попробовал погладить оленя, но он спокойно отступил в темноту. Смелее всех оказался годовалый теленок Выбор, которого назвали в честь выборов в местные Советы. Выбор был светло-русого цвета с темной, словно испачканной в саже мордой, маленькими, как у козлика, прямыми рожками и большими задумчивыми глазами. Он подошел и, не пугаясь, ткнулся в рукав инспектора. Тот протянул руку, и теленок стал лизать ее шершавым языком.

— Соли просит, — сказал подошедший Айны. — Вон там в мешке у нас есть еще немного.

Инспектор достал щепотку соли и на ладони протянул Выбору. Тот с жадностью слизал ее. А когда он снова стал просить, Айны слегка ударил его чаатом и прогнал.

— Много соли не надо давать, — объяснил он.

Палатку поставили быстро. За едой и чаем завязалась беседа. Досада на командированного прошла, а готовый ужин растопил сердце бригадира. Айны подробно расспрашивал, откуда инспектор, почему так хорошо знает чукотский язык, и остался удовлетворенным, узнав, что встретился с анкалином — приморским человеком, выросшим в далеком Увэлене. У инспектора не было ножа, и Айны, видя, как тот мучается с большим куском мяса, протянул свой и сказал:

— Неудобно так есть, ножом отрезать надо.

И инспектор, как и оленеводы, отрезал перед самым носом кусочек мяса и без хлеба, которого не было у оленеводов, смачно жевал его, слегка подсаливая.

Напарник Айны, молодой пастух Тымко, высокий и крепкий, казался чем-то опечаленным, в разговор не вмешивался и лишь изредка произносил «Ии — да» или чему-либо удивлялся.

— Ты чего такой грустный? — спросил его инспектор.

— Да я всегда такой, — тихо ответил Тымко.

— Жениться не может, — объяснил за него Айны. — Невест нет в Ыпальгине.

— Когда у тебя будет отпуск, то поезжай-ка в Чукотский район. Там много красивых девушек, есть и чавчыванавкагтэ — девушки оленеводов, — посоветовал инспектор, зная, что чаучу неохотно берут в жены приморских чукчанок, так как они мало сведущи в кочевой жизни, хотя швеи отменные.

Тымко засмеялся и ничего не ответил.

Спали чутко. Айны часто приподымал голову и с закрытыми глазами прислушивался: он по слуху определял, как ведут себя олени. Но животные были спокойны и лежали в рыхлом снегу.

…Вот уже второй месяц кочевал инспектор из бригады в бригаду. Его, как посылку, переправляли на оленях с одного места на другое. Сначала его встречали настороженно, но знание чукотского языка раскрывало душу оленеводов, провожали его как друга и говорили: «Жаль, что уезжаешь, с тобой очень интересно было».

По отчетным данным тридцатых годов, неграмотность среди чукчей была ликвидирована, введена письменность, но к концу пятидесятых неграмотных снова оказалось много, укрепилось мнение, что родной язык не нужен, он мешает обучению, а чукотская письменность непонятна чукчам. Советские и партийные органы приняли все меры, чтобы окончательно ликвидировать неграмотность, и поставили эту задачу перед отделами народного образования и культуры. В поселках, где население жило оседло, организовать обучение было просто, в тундре же гораздо труднее. Постоянные перекочевки, занятость оленеводов — все это осложняло ликвидацию неграмотности. Но надо было искать какие-то пути, разработать рекомендации и дать советы, как обучать кочевое население. И инспектор, решая эти проблемы, разъезжал по тайге и тундре, знакомился с людьми, выявлял неграмотных и малограмотных, помогал учителям красных яранг. И у него уже складывалось определенное мнение по этому вопросу.