Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый

— Так что же, ты у него будешь за главного садовника, — не удержался, чтобы не подковырнуть, Бородин.

— А чего же не помочь, не чужой все-таки человек, — не понял иронии Старков.

— Ясно, ясно, — сказал в раздумье мой хозяин. — И когда же ты надумал ехать?

— Да на следующей неделе.

— Отчего же так скоро? — удивился Бородин.

— А чего тянуть! Через месяц парню в школу. Надо успеть все оформить. Там не как у нас, все заранее делают. Опять же, Полине надо работу подыскать. Сам знаешь, под лежачий камень вода не течет.

— Это так, — согласился Бородин. — Но у тебя же тут дом, сад. За неделю покупателя вряд ли сыщешь.

— Да я и не буду торопиться. Покупателя на корову нашел. А все там остальное из сада-огорода по осени приеду — уберу. Я тебя вот о чем попросить хочу, — Старков покашлял в кулак, — если тебе, конечно, не в тягость, присмотри за домом.

«Ну и ну», — подумал я, ожидая, что ответит мой хозяин.

— Это как же, сторожем возле сидеть? — спросил Бородин.

— Скажешь тоже, — деланно рассмеялся Старков. — Хоть изредка будешь заглядывать, и то хорошо. Мне кроме тебя и попросить некого.

— Стало быть, доверяешь?

Вопрос Бородина имел потаенный смысл, и Старков, как показалось мне, насторожился.

Наступила тишина.

— Кому ж еще доверять, если не тебе, — нарушил неловкое молчание Старков.

Я видели что шея и лицо его порозовели.

— Как-никак сколько лет знаем друг друга. Подумать страшно. — Старков перевел взгляд за окно.

— Вот именно, — согласился Бородин.

— Мы на севере жизни друг другу доверяли. А тут какая-то хата. Э, господи!

Слова Старкова прозвучали излишне театрально.

Бородин как-то недобро повел плечами, нервно прошелся по комнате, остановился напротив Старкова.

Снова наступила тишина. Я чувствовал: что-то сейчас произойдет. Бородин дышал шумно, грудь его в белой льняной рубахе поднималась высоко. Он волновался, то и дело оглаживая пустой рукав, заколотый крупной английской булавкой.

— Старков, — сказал наконец Бородин, поворачивая свое возбужденное, закрасневшее от прихлынувшей крови лицо, — этот товарищ — журналист. Приехал по моей просьбе из Мурманска, где, помнишь, был приписан наш «Декабрист».

Старков быстро, словно фотограф на съемке, окинул меня взглядом и опустил голову. Во всей его осевшей, плотной фигуре была покорность.

— Я ему все про остров рассказал. Товарищ, видимо, и к тебе еще придет. Так ты тоже помоги ему разобраться в той нашей истории.

Старков кивнул, продолжая сидеть понуро.

В сенях раздался шум. По быстрым скачущим шагам я догадался, что вернулась жена Бородина. Мы переглянулись, Старков поспешно поднялся.

Бородина, словно подталкиваемая кем-то, вскочила на порог, быстрыми юркими глазами оглядела кухню.

— Козы по огороду разгуливают. А они тут посиделки устроили.

Бородин поморщился. И, не говоря ни слова, вышел во двор. Мы — следом. Старков буркнул что-то на прощание и широко, хотя и пришаркивая, пошел к себе. Деревенская улица была пустынна. Хозяйки были заняты дойкой коров, приготовлением ужина, и жизнь на вечерней улице обещала возобновиться часом позже, когда хозяйки, управившись со своими делами, выйдут на завалинки и скамейки, а парни и девчата, громко перекликаясь, пойдут в бригадный клуб, если, конечно, Федя-киномеханик, мотающийся без устали меж деревнями своего куста, привезет новую картину.

Сумерки становились гуще, скрывая поначалу дальние дома, затем подступая к ближним. Была такая минута, когда казалось, будто вся деревня впала в короткое забытье, когда вокруг все стало немо и глухо. Но потом, с огнями, все это, на время потерянное, вновь начало возвращаться в деревню. Снова, и уже крепче, запахло огуречником, мятой, молодыми яблоками, послышались знакомые звуки — многоголосые стенания кузнечиков, шумные вздохи коров за стенами сараев, ленивый перебрех собак вдоль деревни, шуршание в траве юрких ящериц, далекий крик перепелок во ржи.

Я пошел вдоль деревни, чувствуя в душе отраду и легкую сладкую грусть, чувствуя свою неразрывность, слитность со всем этим миром, со всеми его запахами и шорохами, со всем, что живет и дышит под этой старой, но ясной луной.

Районное отделение милиции находилось в центре поселка, в одноэтажном, далеко уже не новом деревянном доме в пять окон. Обычный дом. От соседних он отличался разве что высоким, крепким дощатым забором, опоясывавшим дом позади. За этим забором виднелась новая шиферная крыша и почти под самой крышей — окна, забранные с боков и снизу в виде корзинки досками.

В палисаднике под окнами милиции, между двух клумб с маргаритками, стоял на земле, на тяжелой станине, чугунный, изящный лев. Выражение его добродушной морды было мечтательным. И вряд ли кого мог устрашить этот лев.

Я прошел в темный, прохладный коридор. Одна из длинных стен коридора, в углу которой стоял на табурете бачок с питьевой водой, была занята серией плакатов о мирных подвигах наших повседневных защитников, другая стена была отдана под объявления о приеме в милицейские школы…

Я не знал, к кому мне следует обратиться. Открыл одну дверь, но комнатка, середину которой занимал массивный дубовый стол, была пуста. Пустой была и вторая, соседняя, такая же маленькая комнатушка.

Я подумал, что, пожалуй, неудобно бродить одному по кабинетам такого сурового учреждения, и покашлял, в надежде, что кто-нибудь отзовется.

В коридор тут же выглянул молодой сержант. Завидев незнакомого, поспешил придать себе должный вид. По его чрезмерной серьезности я понял: объясняться с ним придется долго и потому, неожиданно для самого себя, спросил, на месте ли начальник. На месте — ответил сержант, уточнив вначале, по какому делу он мне нужен. По очень важному, ответил я. Сержант какое-то время раздумывал, разглядывая меня, прикидывая, видимо, настолько ли это серьезное дело, чтобы тревожить начальника, затем скрылся за дверью. И через минуту позвал меня.

В милиции мне приходилось бывать редко, и, войдя в кабинет начальника, я невольно растерялся.

— Слушаю! — сказал начальник. В его голосе я услышал готовность выслушать все, что угодно.

Я решил, что необходимо представиться, и вытащил свое корреспондентское удостоверение.

Майор внимательно поочередно посмотрел то в удостоверение, то на меня и, найдя все верным, вернул.

— Слушаю вас, товарищ Володин, — сказал он.

Я объяснил начальнику, что мне нужно, чувствуя, что говорю много лишнего, не относящегося непосредственно к делу, но зная и то, что, пожалуй, без этого лишнего не обойтись, что нужно заинтересовать и самого начальника милиции, от которого, как я догадывался, зависело немалое.