Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду

Беба, не держась за поручень, взбежала по гремящим ступенькам. Наверху, в коридоре, тоже было шумно — взад и вперед сновали камеристки, гримеры, окончательно очумевший помощник режиссера орал на группу статистов. Перед афишей с портретом знаменитого танцора Камачо голая девушка в трико из рыболовной сети и венке из водорослей ела сандвич и при помощи гримировального карандаша старательно украшала знаменитость ослиными ушами. Оглянувшись на Бебу, ундина показала великолепные зубы и сказала что-то по-португальски, подмигнув на портрет. «Не понимаю», — улыбнулась Беба, пожав плечами, но тоже подмигнула с одобряющим видом.

На белой двери блестела табличка «Линда Алонсо». В свое время, когда Беба пыталась танцевать в Театре обозрений, ее предельной мечтой было — достичь «звездной» категории, получить ангажемент в Майпо и иметь персональный «камарин» [45] Camarin — артистическая уборная (исп.). , на двери которого была бы такая вот табличка с ее именем. Вспомнив это, Беба задумчиво улыбнулась — как немного ждала она тогда от судьбы…

Линда в пушистом белом халате — она, очевидно, только что вернулась со сцены — сидела перед широким зеркалом, ватой и вазелином снимая с лица боевую раскраску. Увидев в зеркале вошедшую подругу, она кивнула ей, не оборачиваясь, и сказала что-то возившейся в углу камеристке.

— Как прошло выступление? — спросила Беба, присаживаясь.

— Как всегда… Страшно устала. Подожди минутку, я сейчас… А ты чем занималась?

Беба прищурилась от слишком яркого света обрамляющих зеркало ничем не защищенных ламп.

— Да так… Немного покаталась по авениде Варгас, вечером там очень красиво… И никак не могла договориться с шофером. Странно, вроде такой похожий язык, а никто тебя не понимает.

— О, я его освоила быстро. Сейчас приедет Жозе со своими приятелями, он сегодня тащит нас на какой-то прием в АБИ, с газетчиками. Я дала согласие за тебя.

— Ты знаешь, мне что-то совершенно не хочется никуда сегодня ехать, — огорченно сказала Беба. — Я думала, ты сразу из театра поедешь домой…

— Ну, милая моя, раз уж приехала в Рио, изволь развлекаться. Завтра я свободна, обещаю болтать с тобой хоть целый день. Запремся, снимем трубку с телефона и будем отдыхать по-настоящему. А сегодня уж ты меня не подводи.

Беба вздохнула и, заглянув в зеркало, поправила прическу.

— Я себя неважно чувствую, — капризно сказала она. — Слушай, Линда, а этот Хосе — кто он, собственно, такой?

— Жозе Перейра… — Линда прикрыла глаза, осторожными движениями снимая с век зеленые тени. — Как тебе сказать… Он служит в концерне Матарасо… — Она пожала плечами, отыскивая что-то среди баночек и флаконов. — На довольно солидном посту, если судить по его образу жизни. Впрочем, может быть, он еще играет на бирже, или спекулирует, или содержит пару притонов. Не знаю, беби, здесь в Рио человек может заниматься чем угодно. Он не говорит — я не спрашиваю, это лучшая система. Знаю только, что одевается он лучше, чем кто-нибудь, у него шикарная квартира в Сан-Пауло на авениде Ипиранга и вилла здесь, в квартале Леблон. Кроме этого, он щедр и вполне устраивает меня как мужчина. Остальным я не интересуюсь. Ты, конечно, это осуждаешь?

— Нет, что ты…

— Ну, положим. Вся беда в том, беби, что мне не встретился в жизни такой человек, как твой Херардо. А в нашем положении кто сказал «а», должен рано или поздно сказать и «б». Ты просто вытащила счастливый билет… Только не умеешь им пользоваться.

— Линда, — укоризненно сказала Беба, указав взглядом на камеристку.

— Она почти не понимает по-испански. Смотри, беби, ты слишком много начинаешь требовать от жизни… На твоем месте я не задумываясь вышла бы за него замуж. В конце концов, что делается у него на сердце — не все ли равно…

— Представь себе — нет! — вспыхнула Беба.

— Ладно, я не так выразилась, не придирайся. Я хочу сказать, что если он относится к тебе так, как ты рассказываешь, то глупо с твоей стороны отказываться от свадьбы только потому, что он, видите ли, не пылает любовью! Где ты ее в наше время видела, эту любовь?

— Я не хочу его связывать, — упрямо сказала Беба, — не хочу, чтобы он когда-нибудь пожалел о своем решении.

— Ладно, это ты мне уже говорила десять раз. И я тебе тоже скажу, в одиннадцатый: смотри, как бы о своем решении не пришлось жалеть тебе…

Оглядев себя в зеркале, Линда встала и сбросила халат, оставшись в костюме арабской танцовщицы, сделанном из прозрачного газа и очень небольшого количества блесток. Сказав что-то по-португальски своей камеристке, она вместе с ней прошла за ширму и стала переодеваться. Беба увидела на туалете нарядную коробку и открыла ее, щипчиками перебирая конфеты.

— Пока не жалею… — сказала она задумчиво. — А дальше… Не знаю, мне почему-то кажется, что сейчас у нас с Херардо все пойдет иначе… Он и сам мне это сказал, когда я уезжала. А я ему верю, просто так он бы этого не сказал…

— Ты поживи-ка здесь подольше, вот что, — сказала Линда, выглянув поверх ширмы. — Пусть он соскучится. А то хорошо разыгрывать безразличие, когда достаточно протянуть руку…

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнула Линда.

В сопровождении двух незнакомцев вошел Перейра — невысокий плотный брюнет с усиками и напомаженной головой, благоухающий и нарядный, как шулер. Всякий раз, когда Беба его видела, ей становилось почти неловко при виде этих постоянно меняющихся фантастических галстуков, золотого браслета в дюйм шириной, перстней и бриллиантов. Впрочем, здесь, в Рио, мужская мода вообще не отличалась строгостью.

— Я одеваюсь, — сказала из-за ширмы Линда, — развлекайте пока мою беби, она сегодня не в духе…

Перейра склонился перед Бебой и произнес длинный цветистый комплимент, который та поняла лишь наполовину, настолько силен был акцент в испанской речи дона Жозе. Потом он представил ей своих приятелей: один оказался сотрудником «О Глобо», другой работал вместе с доном Жозе в концерне. Журналист дон Розалво Соарес, хорошо владеющий испанским, стал расспрашивать Бебу об аргентинских делах. Перейра с сослуживцем отошли к ширме, любезничая с невидимой Линдой.

Беба отвечала своему собеседнику немногословно. Она никогда не интересовалась политикой и не любила о ней говорить, но кроме этого еще одна особая причина делала этот разговор очень неприятным.

Неделю назад ей позвонили из аргентинского консульства и пригласили зайти для какой-то отметки в паспорте. Беба отправилась и была принята одним из секретарей; человек с партийным значком в петлице листнул ее паспорт, поинтересовался целями путешествия и кругом местных знакомств и посоветовал избегать всяких разговоров о внутреннем положении Аргентины. «Здесь распространяют много нелепых слухов о нашей стране и о перонистской партии, — сказал секретарь, похлопывая по столу темно-вишневой книжечкой с вытисненным на переплете золотым гербом Республики. — И одним из источников этой дезинформации, к сожалению, часто являются наши же туристы, чересчур болтливые или просто не умеющие взвешивать свои слова… Скажем так: неосторожные. А вы очень неосторожны, сеньорита Монтеро, в Буэнос-Айресе это ваше качество однажды уже сослужило вам скверную службу. Тогда к вам отнеслись снисходительно, но всякий рецидив… Вы сами понимаете… Одним словом, надеюсь на ваше благоразумие. Ясно?»