Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду

Это был правительственный квартал: слева, из-за деревьев густого сквера, высился белый многоэтажный корпус военного министерства с установленными на крыше вогнутыми дисками параболических антенн; справа тянулись облицованные коричневым полированным гранитом толстые колонны министерства хозяйства, потом министерства общественного здравоохранения. Здесь Жерар вдруг притормозил и всмотрелся: действительно, в стеклянном подъезде стоял, покуривая сигарету, доктор Эрменехильдо Ларральде. Жерар остановил машину и вышел.

— Добрый день, доктор!

Хиль оглянулся и приподнял брови:

— А, Бюиссонье… Очень рад. Как поживаете?

— Мерси, по-прежнему. А вы как? Могу вас куда-нибудь подвезти?

— Нет, спасибо, я здесь ожидаю коллег. Идем опять ругаться, — невесело усмехнулся Ларральде.

— Опять? Следовательно, ругались и раньше?

— И неоднократно. — Он махнул рукой. — Так, ходим для очистки собственной совести… Нас, молодежь, никто не слушает, а старшие слишком благоразумны, чтобы пытаться что-то делать. Вот так и получается. Как поживает донья Элена?

— Она сейчас в Бразилии, но скоро вернется. Вы почему к нам не заглядываете, не звоните?

— Некогда, — коротко ответил Хиль. — Работы по горло.

— Сочувствую.

— Сочувствовать нужно нашим пациентам. Что нового у вас?

— У меня? Ничего ровным счетом. Вот, завтра лечу на недельку в Штаты. В случае чего, — улыбнулся он, — вспомните наш новогодний разговор…

— Бросьте вы каркать, — нахмурился Хиль. — Когда думаете вернуться?

— Не позже следующей пятницы.

К подъезду подошла группа молодых людей.

— Салюд, старина, — крикнул один из них Хилю, — записался уже?

— Записался, на пять человек. Решайте, кто пойдет. Так вот что, дон Херардо, я вам позвоню в следующую субботу, — может, заеду в воскресенье поболтать. Сейчас, ребята, иду!

— Прекрасно, доктор, буду ждать вашего звонка. Счастливо.

— Счастливого пути…

Молодые люди вместе с Хилем скрылись в стеклянном подъезде министерства. Жерар вернулся в машину и задумался. Может быть, позвонить все же Трисс? Увидеться сегодня — тогда он будет действовать еще решительнее… с этими прохвостами. Или нет, нет! К Трисс он должен прийти совершенно чистым от всего, порвав последние связи с прошлым. Нет, сегодня звонить ей невозможно…

Он стиснул зубы, снова оглянувшись на министерский подъезд. Привинченная у входа синяя эмалированная табличка «Telefono publico» притягивала его, как магнит тянет железо. Нет, нельзя, сегодня еще нельзя. Разделайся с прошлым, вернись из Штатов — тогда будет можно. Но не сейчас! Сейчас еще рано. Сейчас это было бы ни к чему. Свидание с Трисс должно состояться только тогда, когда над тобой уже ничто не будет висеть — ни в прошлом, ни в будущем. Сейчас еще нельзя. Нельзя. Нельзя!

Но будь они прокляты — почему именно сегодня, когда должна была измениться его жизнь, явился к нему этот прохвост! Жерар снова ощутил ярость, которую страшными усилиями подавлял в себе все эти часы — с момента вынужденного согласия лететь в Штаты. На секунду зажмурившись, он включил мотор и дал полный газ. Полтораста сорвавшихся с цепи лошадиных сил ударили его в спину и швырнули вперед. Раскачиваясь, как пьяные, и сливаясь в один пестрый поток, понеслись фасады, троллейбусы, деревья. Где-то позади отчаянно заверещал полицейский свисток и быстро стих. Промелькнул украшенный знаками зодиака столб перед таможней, исполинские беломраморные колонны строящегося здания фонда Эвы Перон, скульптурная группа «Песнь труда» — толпа обнаженных людей, волоком тянущих огромную каменную глыбу. Снова свисток, потом воющие сирены — одна, другая. С полкилометра патрульные мотоциклисты дорожной полиции гнались за взбесившимся «манхэттэном»; у зеленого холма парка Лесама они обошли его и ловко оттеснили к тротуару.

— Да вы что, каррамба, из психарни вырвались! — заорал один, остановивший свой мотоцикл перед самым радиатором нарушителя. — Так мы вас туда в два счета вернем, будьте уверены!

— Иди ты, парень, ко всем дьяволам, — устало ответил по-французски Жерар, доставая бумажник. — No comprender, уо extranjero! Multa — cuanto? [49] Не понимать, я иностранец! Штраф — сколько? (искаженный исп.).

— Мульта, мульта! — передразнил его патрульный. — За такие дела не мульта, а вот! — Он сделал вокруг своей шеи выразительный жест и постучал по виску. — Сумасшедший, вот ты кто!

Второй полицейский, не сходя с мотоцикла и упираясь ногой в землю, проверил шоферское удостоверение Жерара.

— Че, — окликнул он первого, — а это ведь и впрямь гринго. Что будем делать? С ними вообще лучше не связываться, ну их к черту…

— А ты вкати ему такой штраф, чтобы он зачесался, сукин сын! У него хватит, не бойся. Воображают, что они в Чикаго, потаскухины дети.

— Этот гринго из Франции, — заметил второй, вернув удостоверение и доставая из кармана квитанционную книжку.

— Все они хороши… Приезжают тут, будто к себе в колонию, — проворчал первый. — Здоровенного пинка бы им всем в зад…

— Это точно…

Полицейский полистал книжку, нашел чистую страницу и стал выписывать квитанцию.

— Cuanto? — повторил Жерар, продолжая разыгрывать незнание языка.

— Пятьсот, вот сколько, — ответил полицейский, — пятьсот, пять раз сто, понял? — Для пущей ясности он растопырил пятерню, потом пальцем написал цифру на ветровом стекле. Жерар заплатил не протестуя.

Дальше он поехал уже медленно, стыдясь самого себя за идиотскую выходку. Мог и в самом деле убить кого-нибудь, мог и сам разбиться — глупее ничего не придумаешь…

Подъезжая к мосту Барракас, он вспомнил — здесь неподалеку он жил полтора года назад, в дешевом пансионе, где было по пять человек жильцов в каждой комнате. Собственно говоря, это была просто ночлежка, с клопами и прочим. В жаркие дни в комнате стояло зловоние от протекающей поблизости Риачуэло, засоренной отбросами боен. Зимой плесень покрывала одежду в шкафу и даже иногда за одну ночь успевала вырасти тончайшей пыльцой на поставленных под койку башмаках. А время было все же хорошее…

Он ехал без всякой определенной цели. Машина прошла мост, свернула вправо, миновала мясохладобойню «Ла Негра» и станцию Авельянеда. За полотном железной дороги, параллельно ей, потянулась широкая авеню Перон — прямая семнадцатикилометровая ось, на которую нанизаны южные пригороды столицы. Пыль, солнце, безрадостные кварталы плоских одноэтажных домов, серая громада элеватора, сходящиеся и разбегающиеся провода троллейбусных линий, ремонтные мастерские и заправочные колонки, площадь перед вокзалом Ланус, пивные и магазины, вокзал Ремедиос-де-Эскалада, выстроенная в виде средневекового замка трансформаторная подстанция Итало-Аргентинской электрической компании, заправочная станция «Эссо», новенький особняк какого-то нувориша — двухэтажный кремовый торт из тесаного камня, с газонами и искусственными холмиками…