Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду

Донья Мария накрыла на стол. Вернулся Хиль.

— А ты? — спросил он у матери, увидев два прибора.

— Я давно поужинала, — ответила та, — ты же знаешь, мне запрещено есть на ночь…

Поставив на стол сифон и початую бутылку дешевого «тинто», она пожелала приятелям доброго аппетита и вышла.

— Давай поедим сначала, — сказал Хиль хмуро, придвигая свою тарелку. — Я еще ничего не ел… Сестры там раздобыли пару бутербродов. Устал, как мул. Ешь, после поговорим. Или ты куда торопишься?

— Нет, — ответил Пико и машинально посмотрел на часы.

Они покончили с ужином молча и очень быстро. Хиль собрал тарелки, кости, пустую бутылку, унес все это на кухню и вернулся с уже знакомым Пико кофейником.

— Ну, рассказывай, — пригласил он, разлив кофе. — Ты что, тоже влип?

— Да, — сказал Пико. — Понимаешь… Список группы, в которую я входил, попал в руки полиции. А мы должны были выступить сегодня утром. Да, и вдобавок после обеда полиция заняла все наши явки… насколько мне удалось узнать.

— Фальшивки у вас есть у всех? — угрюмо спросил Хиль.

— Ни у кого их нет. Этот вариант не был предусмотрен.

— А что было предусмотрено? Устроить бойню в центре столицы, накрошить человечины — и потом что? С комфортом переселиться в Уругвай? Что же ты молчишь? Ты всегда обвинял меня в политическом дилетантстве. Ладно, мы играли в политику. Но мы не убивали детей!!

После выкрика Хиля в комнате стало очень тихо. Слышно было, как за окном, в вымощенном плитками патио, равномерно журчат стекающие с крыши дождевые струйки. Пико отодвинул нетронутую чашку.

— Давай договоримся, — сказал он, сдерживая голос. — Или ты веришь мне на слово, потому что никаких доказательств у меня сейчас нет, или я лучше уйду!

— Куда ты к черту собираешься уйти без фальшивки? Говори, раз пришел. Хотя я заранее могу сказать, что ты будешь говорить. Вы, невинные голуби, ничего не знали, не правда ли?

— Да, мы ничего не знали. Мы — я, по крайней мере, говорю о своих друзьях, — мы вошли в гражданское крыло заговора, будучи уверены, что наши руководители обо всем осведомлены и будут держать нас в курсе. А военных мы вообще не знали. Нам были только известны имена некоторых высших офицеров флота — Кальдерон, Оливьери и еще двое-трое. А в результате получилась гнусная история…

Он вытащил из кармана плаща смятую пачку, расковырял ее — сигареты были сырыми. Хиль молча протянул ему свои.

— Я понял все, когда услышал о бомбардировке, — продолжал Пико, не сразу раскурив сигарету. — Эти проклятые миликос [57] Milicos (исп.) — пренебрежительная кличка военных в Аргентине. просто решили в последний момент устранить нас из игры… и действовать своими обычными методами. Я еще не совсем уверен, что наши имена попали в полицию без их содействия…

— А они действительно там?

Пико помолчал.

— По крайней мере, за мной уже приезжали, — сказал он, усмехнувшись одной стороной лица. — Я побывал у своей невесты… Ты ее, кажется, знаешь… Лусиа Ван-Ситтер. Она съездила к нам и разговаривала с прислугой. Приезжали около пяти вечера — спрашивали, где я и что я. Ну ладно, это несущественно…

— Существенно здесь то, что вы все — ты и все твои р-р-революционно настроенные сеньоритос, — все вы оказались сопляками. Ясно? Самые настоящие безмозглые сопляки — вот кто вы такие, и я рад, что вам хоть таким образом немного прочистили мозги. Ты мне хвастал когда-то, что близок со стариком Альварадо — помнишь? Еще расхваливал его до небес: «Гордость аргентинской науки, настоящий классический ум», — ты уже не знал, какими еще эпитетами его обвешать. А когда старик порвал с вашей бандой — тебе, что же, этот факт ни на что не раскрыл глаза? Или ты тогда решил, что ум у дона Бернардо не такой уж классический, а вот ум вице-адмирала Кальдерона действительно…

— Пошел ты к черту, Ларральде! — крикнул Пико. — Я тебе уже сказал, что в таком тоне нам разговаривать нет смысла! Легче всего указывать на чужие ошибки, когда сам ничего не делаешь…

— Я-то как раз делаю! Я сегодня всю вторую половину дня только тем и занимался, черт бы вас драл, что чинил и штопал последствия ваших невинных ошибок! Тебе известно, что одна из первых бомб — на, углу Пасео Колон и Альсина, прямо перед министерством, — разорвалась в пяти метрах от переполненного троллейбуса? Я это знаю, потому что некоторых пассажиров потом привезли к нам… Тех, у кого осталось что к чему пришивать. Остальных сгребали лопатой. Понял, революционер?

Пико снял очки, вытащил из кармана плаща скомканный платок — мокрый, в прилипшем табачном мусоре — и стал бесцельно тереть стекла.

— Я этих бомб не бросал, — сказал он наконец, близоруко моргая. — Ни я, ни мои товарищи к этому непричастны. Способен ты наконец это понять, кусок кретина?!

— Не вопи, истеричка. Я тебя и не обвиняю в том, что ты лично приказал бомбить Пласа-де-Майо. Я только знаю, что вина за случившееся лежит и на вас, потому что это случилось только потому, что существовал этот ваш заговор. Военные не отважились бы на восстание в одиночку, без поддержки гражданской оппозиции.

— Однако они без нее великолепно обошлись!

— Да, в последний момент. А до самого выступления они хотели создать видимость сотрудничества и единомыслия с гражданскими кругами. Но ведь вы ни черта не поняли! И даже когда из игры вышла группа Альварадо, вы старику не поверили, вообразили себя умнее…

Пико надел еще более помутневшие очки, посмотрел на лампу, снял и снова принялся протирать — на этот раз бумажной салфеткой.

— Дело совершенно не в этом, — возразил он. — Никто из нас не воображал себя умнее доктора Альварадо, мы принципиально не были согласны с его основным тезисом. Мы считали, что к проблеме создания революционного блока нельзя было подходить с такой… с тем чрезмерным «пуризмом», что ли, какой проповедовала группа Альварадо.

— Ну, теперь и собирайте, что посеяли, — кивнул Хиль и встал из-за стола, посмотрев на часы. — Так… Каррамба, уже второй час! Я тебе постелю у себя в комнате, сейчас все устрою. Что ты думаешь делать завтра?

— Завтра мне нужно во что бы то ни стало пробраться в Энсенаду.

Хиль задержался у двери и обернулся:

— В Энсенаду?

— Ну да, в Рио-Сантьяго.

— Верно, я же забыл, что сеньор связан с флотом тесными узами! Ну-ну.

Ларральде вышел. Пико допил свой остывший кофе, обошел комнату — промокшие туфли попискивали при каждом шаге, — потрогал стоявшее на полочке странное сооружение из ракушек, с вклеенной в него фотографией пляжа и надписью «Мар-дель-Плата, 1929». Это сочетание цифр было каким-то привычным; он постоял с минуту, разглядывая выцветшую фотографию, и только потом сообразил, что 1929 — это год его рождения. Вздохнув, он поправил очки и отошел к к окну. Тонкие струйки дождя продолжали журчать так же монотонно.