Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду

Мне хотелось бы надеяться, что теперь, когда между нами нет уже никаких поводов для недоразумений, мы могли бы остаться просто хорошими знакомыми. Если, разумеется, Вы сможете когда-нибудь простить мне то оскорбление, которое я бросила Вам и всему тому, что нас когда-то связывало. Просить Вас об этом я не могу, мне только хотелось бы, чтобы Вы поняли, в каком я тогда была состоянии. Не всегда и не всякий умеет находить в трудный момент самые правильные слова.

Послезавтра я уезжаю домой. О том, что произошло в Аргентине, Вы, наверное, уже знаете из газет. Мой папа оказался в самом центре событий, но все обошлось благополучно. Я получила от него каблограмму, он уже в Б. Айресе. Мест на самолеты сейчас туда не продают, положение считается пока недостаточно устойчивым, поэтому я решила не ждать и плыть пароходом. Тем более что это гораздо дешевле. У одной из моих здешних подруг есть знакомства в «Компани Маритим Бельж», и она достала мне каюту на грузовом пароходе «Губернатор Галопэн». Уходит он послезавтра вечером, из Антверпена.

Дома я буду недели через три, если плавание пройдет без задержек. Буду рада получить от Вас весточку. Не сейчас, разумеется, а когда-нибудь, когда найдется время и желание. Кстати, я теперь согласна с Вами в том отношении, что так жить, как я жила до сих пор, очевидно, нельзя.

Простите и не сердитесь на меня.

Дора Б. Альварадо».

О назначении дона Бернардо она узнала совершенно случайно по радио, на другой день после перехода экватора. Отсюда уже можно было ловить южноамериканские станции стоявшим у нее в каюте маленьким «Филипсом», и каждое утро Беатрис слушала новости, пытаясь составить себе более или менее определенную картину положения на родине.

Когда имя доктора Альварадо было произнесено обычной скороговоркой диктора, перечислявшего последние дипломатические назначения нового аргентинского кабинета, Беатрис восприняла это как должное, хотя раньше никогда о такой возможности не думала. Что ж, ее отец был в движении достаточно видной фигурой! То, что сама она теперь — дочь чрезвычайного и полномочного посланника, ее не тронуло, показалось только немного смешным. Она представила себя на дипломатическом приеме; ей вспомнилась Одри Хепберн в «Римских каникулах». Говорят, скука на этих приемах самая зеленая…

Она решила никому ничего не говорить, но за завтраком стюард принес ей радиограмму от тетки Мерседес, и сидящая напротив Беатрис жизнерадостная молодая немка тотчас же выразила любопытство — плохие или хорошие новости получила из дому «ф’оляйн Альфа’адо». Пришлось объявить, что новость хорошая, но касается не столько ее самой, сколько ее отца, получившего дипломатический пост в одной из центроамериканских республик. Начались поздравления: капитан велел откупорить шампанское и предложил тост за «очаровательную дочь государственного деятеля, случайно оказавшуюся в нашем скромном обществе». Беатрис раскланивалась с таким видом, будто на ней были не обычные ее теннисные шорты и мужская рубашка с подкатанными выше локтей рукавами, а вечерний туалет. «Итак, папа — государственный деятель, — улыбаясь, подумала она. — Интересно, почему он сам ничего не сообщил. Просто ли занят? Или не очень доволен назначением? Вообще, представить себе папу в роли дипломата довольно трудно…»

Чем больше она об этом думала, тем больше проникалась уверенностью, что здесь что-то не так. Доктора Альварадо, насколько ей известно, никогда не прельщала государственная служба. Конечно, может быть, теперь, после переворота, он смотрит на это иначе — правительственный аппарат действительно нуждается в оздоровлении, всё это так, но… Что ни говори, а само назначение выглядит более чем странно. Послать именно в Сьюдад-Трухильо такого закоренелого либерала старой школы…

Беатрис припоминала все, что ей приходилось слышать о Доминиканской Республике, — от Пико, от его приятелей. Кое-что она и сама читала — Уильяма Крима, например, «Демократия и тирания в Карибском бассейне». Судя по всему, это какой-то дикий средневековый феод, апанаж семейства Трухильо. Кому и зачем могло прийти в голову назначить доктора Альварадо именно туда?

После завтрака она ушла к себе, сославшись на головную боль. Путешествие на «Галопэне» оказалось приятным, обстановка была почти домашней — ничего похожего на строгий этикет, которому была подчинена ее жизнь на итальянском лайнере год назад. Пассажиров здесь не было и дюжины — пара туристов-молодоженов из Федеративной Республики, молчаливый бельгиец в толстых роговых очках — инженер фирмы «Франки», с мрачноватым и не совсем понятным юмором представившийся Беатрис как «специалист по свайным постройкам эпохи атомного палеолита», и семеро молодых голландцев, студентов школы колониальной администрации. Вместе с нею — одиннадцать человек. Отношения между всеми были вполне приятельскими, но, кроме жизнерадостной фрау Хельги, она была на судне единственной представительницей прекрасного пола и побыть в одиночестве ей удавалось не так часто. Стоило Беатрис перенести свой шезлонг под навес на корме, откуда хорошо было следить за убегающей вдаль широкой пенной дорогой кильватера, как рядом немедленно появлялся кто-нибудь из студентов или свободных от вахты офицеров «Галопэна».

Надежным одиночество было только здесь, в каюте. Беатрис лежала на диванчике, заложив руки под затылок, и пальцем ноги выписывала вопросительные знаки на переборке. Слегка качало, ветер похлопывал сдвинутой у открытого окна занавеской, на полу у стены медленно и равномерно, как маятник, ползал по линолеуму вытянутый и закругленный по углам ромб солнечного света. В каюте хорошо пахло свежестью океана, эмалевой краской и еще немного хвойной эссенцией, пролившейся ночью из упавшего с туалетной полочки флакона.

Беатрис протянула руку и включила радио, но потом снова выключила, не дождавшись, пока нагреются лампы… Все равно ничего нового пока не услышишь. Почему нет радиограммы от папы? Она почувствовала вдруг почти уверенность в том, что он не рад своему неожиданному возвышению. Но что в таком случае могло заставить его согласиться — непонятно. Может быть, просто не принято отказываться, когда тебя назначают посланником…

За окном — наверху, на шлюпочной палубе, где обычно загорали и музицировали на банджо и губных гармониках молодые колонизаторы, — послышалось шумное ликование, ритмичный топот босых ног, выкрики. «Тьерра, тьерра!» — заорал кто-то, и Беатрис улыбнулась: таким смешным показалось ей чужое мягкое произношение испанского слова, лишь секундой спустя она восприняла его значение. Встав, она босиком подошла к окну и высунулась наружу, обжигая руки о накаленную солнцем медь. Горизонт был ослепителен и пуст, как вчера, как и в течение всей последней недели после Дакара; как и все последние дни, с ровным и монотонным рокотом шли к борту широкие пологие волны, блещущие мириадами искр и тяжелые, словно жидкое сине-зеленое стекло. Впереди, насколько она могла увидеть, ничего не было, но на палубе продолжали плясать и выкрикивать: «Земля, земля!»