Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду

«Верно, — сообразила она вдруг, — берег должен открываться с другой стороны, мы ведь приближаемся к земле слева…» Она убрала голову — каюта сразу показалась ей полутемной — и позвонила на мостик.

— Мсье Жюно? — спросила она, узнав голос штурманского помощника. — Пожалуйста, извините, я хотела спросить — что там видно? Это уже Бразилия?

— Нет, мадемуазель, до бразильского берега больше двухсот миль, — отозвался тот. — Это Фернандо-де-Норонья, но пока ничего интересного еще не видно. Приходите сюда минут через сорок, я вам дам бинокль…

Беатрис поблагодарила, снова легла и нарисовала на переборке еще один вопросительный знак, побольше.

Она смотрела на белый эмалевый потолок, по которому дрожащей рябью струилось отраженное от воды солнце, слушала ровный, всепроникающий гул судовых машин и с некоторым даже сожалением думала о том, что еще какая-нибудь неделя — и кончится эта приятная жизнь, пусть не особенно интересная, но по крайней мере совершенно свободная от необходимости загадывать вперед до какого-то определенного срока. Конечно, будет приятно вернуться на родину, увидеть отца… Но и плыть вот так — в приличной обстановке, среди приятных людей, в сопровождении хорошей погоды, — она не отказалась бы совершить в таких условиях кругосветное путешествие. Самое приятное это то, что ни о чем не нужно заботиться — ни на завтра, ни на послезавтра… Да, дней через восемь мы дома. Хорошо? Конечно, хорошо. Что ни говори, а так жить, как она прожила последние полгода в Брюсселе, тоже нельзя…

Беатрис посмотрела на часы, встала и сунула ноги в сандалии. В закругленном прямоугольнике окна пылал и плавился утренний океан. Еще какая-нибудь неделя — и ничего этого не будет, будут лишь улицы, асфальт, бензиновый чад. В декабре начнется жара. Уехать в Мар-дель-Плата, что ли? Беатрис вздохнула и вышла из каюты, надев солнцезащитные очки.

Остров медленно проплывал мимо корабля, отвесно поднимая из волн свой зеленый и скалистый массив. Задернутый голубоватой солнечной дымкой, он был огромен и в то же время невесом, как может быть огромным и невесомым только остров посреди океана, подобно миражу возникший вдруг в ослепительном и пустом кольце горизонта.

Пассажиры и часть команды толпились на галерее правого борта, ловя долгожданное зрелище в бинокли и фотоаппараты; фрау Хельга, возбужденно тараторя, накручивала завод кинокамеры. Беатрис остановилась в сторонке. Сердце ее дрогнуло: ей вдруг захотелось, чтобы все поздравляли ее и говорили, что еще никогда никто из них не видел ничего красивее, чем Фернандо-де-Норонья — эти выдвинутые в океан ворота Южной Америки…

Да, здесь начало Америки, ее земли. Кто знает — не мимо этих ли скал прошли четыреста лет назад галеоны первого Альварадо? Смотрите, как красивы эти утесы, как жарко пылает солнце, как свеж пассат и как сини волны, омывающие мою Америку! Она начинается отсюда; еще несколько дней люди на корабле не увидят вокруг ничего, кроме воды, но Америка будет рядом, она все время будет их сопровождать, скрытая за горизонтом по правому борту; она будет долетать к ним на крыльях радиоволн, врываясь в приемники перекличкой каботажных судов и диспетчерскими командами аэродромов, звоном гитар и синкопированным шуршанием марак, рекламными песенками и бесконечными цифрами биржевых бюллетеней: арробы и квинталы, крузейрос и песос, кофе и каучук, какао и сахарный тростник…

Они могли бы увидеть ее берега, пролегай их курс на сотню миль западнее; могли бы увидеть кокосовые пальмы и треугольные паруса рыбачьих жангад, летящих через белые полосы прибоя, могли бы увидеть дюны и мангровые заросли. Но кто сможет окинуть взглядом всю Америку, которая здесь только начинается, на тысячи и тысячи километров простирая к югу и западу свои необозримые земли, недостижимые даже для кондоров вершины своих вулканов, бассейны своих неисчерпаемых рек… Да они и не поняли бы ее, этой магии пространства; они, европейцы, выросшие в странах, где от границы до границы можно доехать на трамвае…

Ветер, дувший теперь со стороны острова, ласково трепал и закручивал волосы Беатрис. Придерживая их рукой, она закрыла глаза, всей грудью вдыхая соленую, пахнущую йодом свежесть; наверное, ей это только показалось — до острова было все же довольно далеко, — но на секунду ее ноздрей коснулся аромат цветущей земли, вызвав в спине восторженный озноб. Нет, это ей, конечно, показалось, но она тут же вспомнила запах глициний в своем саду, вспомнила, как пахнет цветами улица Окампо ранним летним утром, когда еще прохладно в тени и не успел просохнуть вымытый на рассвете асфальт, — и ей вдруг нестерпимо, до слез захотелось очутиться в Буэнос-Айресе. Какое счастье, что две трети пути уже за кормой! И как хорошо, что именно в такое утро, солнечная и радужно обрызганная прибоем, предстала перед ними Америка — пусть хотя бы маленькой своей частью, оторванной от материка и заброшенной на двести миль в океан. Ей вспомнилась Европа: в Антверпене лил дождь, погода в Ла-Манше была серой и холодной, дул резкий ветер, и невероятно уныло выглядела панорама английского побережья — холмы в тумане, грязные меловые обрывы, над которыми мрачно, с какой-то нечеловеческой, марсианской размеренностью настороженно вращались решетчатые параболы радарных антенн…

Беатрис еще раз окинула взглядом воздушную громаду острова, уже уплывающую на север, и вернулась к себе. Каюта, солнечная и лакированная, теперь не показалась ей такой уютной — во всяком случае, если бы сейчас Беатрис предложили кругосветное путешествие, она бы, пожалуй, отказалась. Скорее бы прошли эти девять дней, скорее бы оказаться дома!

Эти дни пролетали один за другим все быстрее и быстрее. В Рио сошли молодожены — жизнерадостная фрау Хельга и ее застенчивый, интеллектуального вида супруг. Во время путешествия немка часто раздражала Беатрис своей шумной любознательностью и постоянным стремлением быть американизированной и очень up-to-date [72] Современной (англ.). , но теперь, — когда смешная пара исчезла, все почувствовали, что за столом кого-то недостает.

Беатрис было необъяснимо грустно в тот день. Она не захотела сходить на берег; правда, стоянка в Рио была короткой — несколько часов. Вечером, когда «Галопэн» выходил из бухты, она лежала в шезлонге на верхней палубе и безучастно слушала болтовню одного из голландцев. Тот наконец ушел, возможно обидевшись. Горы медленно погружались в воду, словно подтаивая снизу, их очертания становились все более расплывчатыми в синих сумерках вечера; скоро от бразильской столицы осталось лишь небольшое зарево да горстка огней на горизонте. Грозно, по-ночному, шумели волны.