Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду

— Оцениваю всю прелесть, — кивнула Беатрис. — Но он хоть настоящий кабальеро, папа. После всей этой сволочи, которая руководила печатью при Пероне…

— Дора, ты неподражаема, — засмеялся дон Бернардо. — Если бы Хуан-Карлос услышал твой комплимент…

— Нет, но в самом деле! Не сравнишь же ты его с каким-нибудь Апольдом!

— Революция для того и делалась, чтобы новые руководители не были похожи на старых, — возразил дон Бернардо. — Ты сама знаешь, я очень люблю Хуан-Карлоса, но ведь это человек, начисто лишенный даже зачатков политического common sense [76] Здравый смысл ( англ.). …

— Ну, в моих глазах это не такой уж недостаток, — засмеялась Беатрис. — Ненавижу людей, наделенных здравым смыслом. Может быть, конечно, в политике они нужны, но тогда тем хуже для политики. Папа, тебе действительно нужно туда ехать?

— То есть? — переспросил дон Бернардо, подняв брови. — Я ведь тебе сказал, почему мне нельзя было отказаться.

— Я это поняла. Но, может быть, твое назначение можно рассматривать как… ну, как своего рода «гонорис кауза», без необходимости что-то делать в действительности?

— Ах вот что! К сожалению, нет, дорогая, от «необходимости что-то делать» мне, пожалуй, не отвертеться.

— И когда ваше превосходительство думает отбыть к месту назначения?

— Я ждал тебя. Теперь это уже вопрос дней.

Беатрис вздохнула и отодвинула свой прибор.

— Жаль. Я могла бы поехать с тобой, но, честно говоря, хочется пожить какое-то время здесь. И потом, Доминиканская Республика… — Она сделала гримаску. — Боюсь, это слишком уж на любителя. Хватит с меня перонизма. Послушай, расскажи — как все это здесь происходило?

— Что именно?

— Ну, революция. Много было стрельбы?

— Здесь — нет. Впрочем… Вон, посмотри напротив, видишь?

Беатрис посмотрела через перекресток и только сейчас заметила не убранные до сих пор развалины небольшого трехэтажного дома рядом с баром «Гельвеция».

— Ого! Я и не заметила. Здесь было антикоммунистическое командование или что-то в этом роде, правда?

— Да, штаб-квартира «Альянсы», — кивнул дон Бернардо. — Странные эти субъекты продолжали защищать режим, даже когда сам Перон уже сидел на канонерке. Они держали под обстрелом весь этот перекресток, кончилось тем, что сюда подошел танк и начал стрелять из пушки прямо им в окна. Это было, так сказать, единственное сражение в столице. Ну а в Кордове уличные бои продолжались двое суток, там было сложнее…

— Послушай! — воскликнула Беатрис. — Ты о Пико Ретондаро ничего не знаешь? Он ведь, наверное, уже вернулся, — воображаю, какой лихорадочной деятельностью он сейчас занят!

— Молодой Ретондаро? Да, он вернулся. Приехал ко мне в Кордову накануне всей этой истории. Ему… очень не повезло. Он был тяжело ранен, в первый же день. Пулеметной очередью, если не ошибаюсь. Ему ампутировали руку… левую.

Дон Бернардо кашлянул и оттянул пальцем твердый крахмальный воротничок.

— И вообще врачи ничего не гарантируют, — продолжал он негромко, глядя в окно мимо головы дочери. — Его перевезли сюда на прошлой неделе… До сих пор он вообще считался нетранспортабельным, как это называют. У него сильно повреждены легкие и еще что-то… словом, в грудной клетке.

Беатрис, выпрямившись, смотрела на него расширенными глазами, с выражением скорее недоумевающим, чем испуганным.

— То есть как это — ампутировали руку? — сказала она, пожав плечами, и спросила: — Что же он теперь — совсем без руки?

— Глупый вопрос, дорогая. Если у человека ампутирована рука, то, значит, ее совсем нет.

— Я понимаю, — прошептала Беатрис, вдруг вся как-то съежившись. — Но представить себе Пико…

Дон Бернардо продолжал смотреть в окно, беззвучно барабаня пальцем по подлокотнику. За соседним столиком кто-то придушенным от сдерживаемого смеха голосом рассказывал политический анекдот, часто упоминая имя контр-адмирала Рохаса.

— Ваша проклятая политика, — сказала Беатрис со злой убежденностью. — Неужели все это стоит того, чтобы калечились и умирали самые лучшие? Ведь всегда получается, что подлецы остаются в стороне, а гибнет всегда лучшая часть молодежи…

Она говорила, тоже глядя куда-то в сторону, но сейчас посмотрела на отца и осеклась.

— Папа, тебе плохо?

— Нет-нет, нисколько, — отозвался дон Бернардо. — То есть я хотел сказать… Я просто устал, Дора. Ты хочешь еще чего-нибудь? Нет? Тогда поехали домой. Я тебя отвезу и сам должен буду отлучиться на несколько часов… Мы договоримся, где встретиться, чтобы пообедать…

Он встал, расплатился с подошедшим официантом и предложил дочери руку. Беатрис почувствовала, что на этот раз за привычной отцовской галантностью скрывается слабость, стремление почувствовать поддержку; ее охватило смешанное чувство жалости и панического страха.

— Если ты устал, я поведу машину, — сказала она. — Правда, папа, мне очень хочется. Я так давно не садилась за руль!

— Я еще не инвалид, чтобы меня возила дочь, — отказался дон Бернардо.

Пожалуй, она напрасно встревожилась. Сидя сейчас рядом с отцом и поглядывая на его руки, уверенно лежащие на руле, Беатрис подумала, что приступ мгновенного и панического страха был необоснованным. Просто ее ошеломили новости, это страшное известие о бедном Пико. Понятно, что и папа не относится к этому спокойно. Он изменился в лице — она даже подумала, что ему плохо, — именно тогда, когда она сказала о жертвах среди лучшей части молодежи. А что, если он — один из руководителей восстания в Кордове — чувствует себя ответственным за все эти жертвы?

Беатрис покосилась на отца, словно разглядывая незнакомое лицо. Он сидел выпрямившись, в немного напряженной позе, как всегда за рулем; удивительное, в сущности, лицо, смешавшее в себе черты ученого и конкистадора. Или она никогда этого не замечала раньше, или что-то новое появилось в нем за этот последний год. Седые и аккуратно подстриженные усы и бородка — это все очень профессорское, так же как и лоб, которого сейчас не видно под шляпой. А вот как эта шляпа надвинута и как смотрят из-под нее глаза — в этом есть что-то даже пиратское. Бедный папка! Не пиратское, конечно, но что-то такое… Шляпа? Что ж, папа всегда умел быть элегантным, и если уж он надевает шляпу под таким углом, то можно быть уверенной, что именно такой угол и является самым distingue, а взгляд у человека всегда становится немного пиратским, когда он ведет машину по такой улице, как Коррьентес. Нос — другое дело, этот большой и горбатый нос ничем уже не объяснишь, он несомненно достался от первых Альварадо. Dieu merci, она своим носом обязана предкам по материнской линии, скорее всего каким-нибудь японцам. Действительно, откуда бы в семье носатых Альварадо взяться такому ничтожному носу…