Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду

— Напрасно, от переломов конечностей ваше послушание все равно не спасет. Знаете, какие бывают переломы? Самые плохие — это открытые.

— Ах, идите вы…

— Вас могут подвергнуть пытке электрическим током, — не унимался Ларральде. — Знаете, как это делается? Вас разденут, положат на оцинкованный стол, пристегнут руки и ноги специальными ремешками и будут прикладывать электроды к чувствительным частям тела. Ощущение острое, поверьте.

— Послушайте, хватит вам! Все это очень остроумно, но у меня нет настроения смеяться.

— А кто вам предлагает смеяться? Плакать надо, сеньорита, плакать. Вы умеете плакать по заказу? У меня была любовница — скромности ради не будем называть ее по имени, но вы, несомненно, не раз видели ее на экране, — так вот она изумительно умела плакать по заказу. Вот такие слезины, не поверите. Вообще, фантастическая женщина, тигрица. Фигура! Темперамент!

— Почему же вы с ней расстались? — насмешливо спросила Беба.

— Именно из-за ее темперамента. Она приревновала меня к дочери одного миллионера — не будем уточнять, кого именно, — и покушалась на мою жизнь. Однажды ночью вдруг пытается ударить меня толедским кинжалом. Представляете? Но я перехватываю ее руку — гоп! — и говорю: «Дорогая, расстанемся без вмешательства полиции». Кинжал она мне оставила, я потом потрошил им трупы в анатомичке.

— Врете, — вздохнула Беба. — В тюрьме чем-нибудь кормят?

— О, в Дэвото кормят отлично. Русская икра, шампанское и так далее. Сейчас увидите сами, мы, кажется, уже подъезжаем. Если не ошибаюсь… Да, асфальт уже кончился, слишком уж трясет. Через пять минут будем дома.

— Похоже, что эту дорогу вы знаете с закрытыми глазами, — съязвила Беба.

— Еще бы! Минимум раз в семестр я путешествую по ней на казенный счет.

— И вам хватает времени на звезд экрана и на потрошение трупов?

— Сеньорита, я давно не занимаюсь ни тем, ни другим, — с достоинством ответил Ларральде. — На последних курсах мы потрошим не трупы, а живых людей.

— Верно, вы же скоро кончаете. Кстати, разве сейчас не каникулы? — спросила Беба.

— Вообще да, но в этом году мы задержались. Университет ведь бастовал весной два месяца — весь август и сентябрь, поэтому сессии были отложены.

— А из-за чего бастовали?

— Не хотели нового министра просвещения…

Машина сбавила ход. Потом она остановилась, полицейский спрыгнул наружу, и задний борт с грохотом откинулся. Студенты загалдели и стали прыгать на землю. Ларральде церемонно поклонился:

— Ну, рад был с вами познакомиться, сеньорита…

— Монтеро.

— Очень рад, сеньорита Монтеро. Жаль, что уже приходится расставаться, но это ненадолго.

Полицейский заколотил резиновой палкой по борту:

— Живее, живее! Вы что, ночевать здесь собрались?

— Потише, мой генерал, — соскочив на землю, сказал Ларральде, — вы разговариваете с представителями медицины. Рано или поздно ваша жизнь окажется в наших руках. Разрешите вам помочь…

Он подхватил Бебу за талию и осторожно опустил на землю.

— Где же мы с вами встретимся? Надеюсь, что через неделю мы все будем на свободе.

— Вы считаете, что это необходимо — встречаться? — лукаво спросила Беба, искоса глянув на него из-под ресниц.

Ларральде, отбросив свой самоуверенный вид записного балагура, добродушно улыбнулся:

— Ну почему… Я просто думал… раз уж мы познакомились в таких обстоятельствах…

Полицейский оттеснил Бебу в сторону.

— Сеньорита, это вам не клуб, здесь разговаривать нельзя! Отойдите к другим девушкам, сейчас за вами придут. Эй, кто там еще в машине — живее на землю!

— Так как же? — быстро спросил Ларральде.

Беба улыбнулась и пожала плечами. Отойдя на несколько шагов, она обернулась и бросила:

— Мой телефон — шестьдесят четыре, двадцать шесть, одиннадцать.

— Я кому сказал, сеньорита! — рявкнул полицейский.

— А я что говорю? — огрызнулась Беба и пошла к группе девушек, небрежно размахивая сумкой.

Тотчас же к ним подошла женщина в сером халате и велела идти за собой. У Бебы опять сжалось сердце; она обвела взглядом ряды зарешеченных окон, потом оглянулась на Ларральде и заставила себя улыбнуться и помахать рукой.

— Номера я не забуду! — крикнул тот, сложив ладони рупором.

Девушек было задержано немного, и их всех рассадили по разным камерам. Беба оказалась в обществе нескольких работниц с текстильной фабрики, арестованных за участие в какой-то демонстрации, и двух мегер гнусного вида, на воле промышлявших наркотиками. Разговаривать с мегерами было противно, а работницы были слишком озабочены своим положением и все время шептались между собой, поэтому Беба оказалась предоставленной самой себе. Одна из мегер в первую же ночь украла у нее нейлоновый шарфик; Беба видела это, но решила не связываться. После завтрака и уборки камеры она села на свою койку со сложенными на коленях руками и просидела так целый день, уныло глядя на зарешеченный кусочек яркого неба. Лежать или ходить по камере не разрешалось — надзирательница то и дело заглядывала в глазок.

Время от времени Беба принималась потихоньку плакать, думая о том, как воспринял ее исчезновение сеньор Бюиссонье. Если бы не это, в ее положении не было бы ничего особенно страшного. Случайное участие в студенческих беспорядках — это же не преступление. О своем новом знакомом Эрменехильдо Ларральде она не думала, только иногда вспоминала о нем в связи с его предсказаниями о возможном сроке заключения. Целая неделя — это же страшно много, завтра или послезавтра Бюиссонье заявит в полицию, и тогда ее обвинят уже не в этой дурацкой студенческой драке, а в гораздо худшем. Кто поверит, что она попала в эту историю случайно, а не нарочно, чтобы на несколько дней засесть в тюрьму и замести следы? Ей очень хотелось посоветоваться с кем-нибудь из текстильщиц, но те явно сторонились ее, — слишком уж нарядно она выглядела со своей модной прической.

Нестерпимо медленно прошли первые сутки заключения, потом вторые. На третий день Беба уже не помнила себя от отчаяния. Ей начинали вспоминаться всякие страшные истории о людях, которые проводили в предварительном заключении по нескольку месяцев, не получая свидания со следователем. Потом припомнила какую-то женщину, которую в тюрьме остригли под машинку; Беба ужаснулась и решила, что если с ней такое сделают, то она немедленно покончит с собой. Вечером ее вызвала надзирательница и повела по бесконечным коридорам. Куда и зачем ее ведут — стричь или пытать — было неясно; Беба приготовилась к худшему. Она так ясно представила себе стол с ремешками, о котором говорил Ларральде, что ей стало тошно от страха, а ноги перестали повиноваться. Но как раз в этот момент надзирательница остановилась у одной из дверей.