Борис Бондаренко - Залив Терпения (Повести)

— Ну, Вась, что встал, рано же еще…

И словно невзначай до половины откинула одеяло, показывая свое крепкое, красивое тело. Василий отвернулся, пробурчал:

— Спи.

Вера обиделась, демонстративно повернулась к нему спиной, а он вышел на веранду, закурил и подумал о том, что впереди длинный тоскливый день, который надо как-то убить.

После завтрака стали думать, куда пойти, — и оказалось, что идти решительно некуда: в кино были вчера, танцы — вечером, да и то если дождь кончится. Василий вспомнил, как Таня говорила, что недалеко отсюда есть какой-то древний монастырь — туда съездить, что ли? Сказал об этом Вере, но та капризно вытянула губы:

— Ну вот еще, какие-то камни смотреть… И дождь идет.

И Василий легко согласился, что ехать не стоит.

Прошлись по набережной, но холодно было, и скоро повернули обратно. Серое море лениво билось о пляжи, оставляя на гальке клочья грязной пены. Василию казалось, что более скучного и противного дня у него в жизни не было. Когда проходили мимо библиотеки, он коротко бросил Вере:

— Давай зайдем.

И, не слушая ее возражений, по шатким скрипучим ступенькам взобрался на крыльцо библиотеки, протиснулся в неширокую дверь. Вера все же вошла следом, расстегнула мокрую шуршащую болонью, выставила высокую грудь, обтянутую ярким свитером, и брезгливо оглядела стенды с журналами, худенькую очкастую девчонку с тонкими детскими пальцами, измазанными чернилами.

— Слушаю вас, — строго сказала очкастенькая, привычно взяв ручку наизготовку.

— Почитать бы что-нибудь, — нерешительно сказал Василий.

— Записаны?

— Нет.

— Три рубля в залог.

Василий выложил трешку, ответил на допрос очкастенькой, и та воинственно спросила, метнув на Веру уничтожающий взгляд:

— Что вы хотите почитать?

— Так… что-нибудь.

— Выбирайте, — кивнула она на стопку замурзанных книг.

Василий стал смотреть. Все книги были почему-то про шпионов, почти все уже читанные им, и он спросил:

— А еще есть что-нибудь?

— Про шпионов ничего больше нет, — небрежно бросила очкастенькая, упорно разглядывая что-то в толстой, очень новой книге с блестящими страницами.

— А что, у меня на лбу написано, что мне надо про шпионов? — вдруг зло спросил Василий.

Очкастенькая удивленно подняла голову и как будто смешалась, нерешительно сказала:

— Ну, если вы сами не знаете, что вам нужно… Можете пройти, посмотреть на полках.

Василий покосился на узкие щели между полками, угрюмо пробасил:

— Пройти-то можно, да выйти как…

— Что? — не поняла очкастенькая.

— Ничего.

Очкастенькая обиженно передернула плечами и снова уткнулась в книгу. Василий стал думать, какую книгу попросить, но ничего не приходило в голову. Стал вспоминать, что читала Таня, — и из этого ничего не вышло. Наконец вспомнилась одна фамилия — Достоевский, и он решительно сказал:

— Дайте Достоевского.

— Что именно? — неприязненно спросила очкастенькая.

— Все равно.

Она сходила куда-то в угол и принесла книгу.

— Вот, только «Преступление и наказание».

— Давайте.

Молча пошли домой. Вера отчужденно тянулась чуть сзади, Василий не обращал на нее внимания — покуксится и перестанет. Дома, не раздеваясь, он лег на кровать и стал читать. Вера послонялась по комнате, нерешительно постояла перед ним и села на кровать, капризным тоном десятилетней девочки протянула:

— Ну Ва-ась…

Он отложил книгу, поднял глаза, Вера наклонилась к нему, и Василий обнял ее — только потому, что не хотелось обижать женщину.

Кое-как дотянули до вечера, изнывая от скуки. Читать Вера ему не дала, затеяла какой-то пустой разговор, — слушать ее было невыносимо скучно. Дождь так и не кончился, оставалось одно — идти в ресторан. «Напиться, что ли?» — вяло подумал Василий, усаживаясь за столик. Заказал бутылку коньяку, выпил рюмку — и долго не притрагивался к бутылке: пить почему-то не хотелось. Вера оживилась, поглядывала по сторонам, ловила взгляды мужчин — и Василий подумал, что она с легкостью может променять его почти на любого, кто как следует поманит ее. А если из-за нее он подерется с кем-нибудь или хотя бы немного поскандалит — она будет только довольна. И с неожиданной неприязнью он спросил ее:

— Слушай, а чего ты замуж не выходишь?

Вера удивленно взглянула на него.

— Вот еще, была нужда… Успею с пеленками навозиться.

— А вдруг не успеешь?

— С чего бы это? — не поняла Вера.

— Тебе же не семнадцать лет.

— Не волнуйся, в старых девах не останусь.

— А я и не волнуюсь.

Вера горделиво повела плечами.

— Вот уж для меня не забота — замуж выскочить. Стоит только пальцем поманить — любой побежит. А пока не горит — погуляю еще.

— Ну, погуляй, — усмехнулся Василий.

Бутылку, с помощью Веры, он все-таки допил, к концу вечера даже как будто немного опьянел, но когда вышли на улицу, холодный дождливый ветер тут же выбил весь хмель. Вера повисла на его руке, и они быстро пошли по пустой темной улице. И опять им овладела скука. Скучно было возвращаться в неприветливую сырую комнату, ложиться с Верой в постель, отвечать на ее словно на всю жизнь заученные ласки.

Это ощущение неистребимой скуки не оставляло его все дни, остававшиеся до отъезда Веры. И он почти обрадовался, когда она уехала. Последние часы перед ее отлетом были особенно длинными. Говорить им было совершенно не о чем, и они были не нужны друг другу. И у обоих на прощанье не нашлось друг для друга ни одного теплого слова.

С неделю Василий прожил словно в каком-то полусне. Над морем и узким длинным городом все время висела низкая густая тьма облаков, оттуда, почти не переставая, сыпался дождь, даже днем было по-вечернему сумрачно. От такой погоды Василия неудержимо клонило в сон, и он, не сопротивляясь, помногу спал. Просыпался всегда с тяжелой, глухо гудевшей головой, смотрел в потолок, ни о чем не думая, — думать как будто совсем было не о чем. И хотя от долгого лежания ныли бока, вставать ему не хотелось, — да и зачем? Даже голода не чувствовалось, хотя ел он раз в сутки, в ресторане. И на выпивку почему-то тоже не тянуло, вполне хватало двух рюмок, которые он выпивал только для того, чтобы поесть как следует.

Однажды подумалось, что надо бы куда-то уехать, — хотя бы в Ялту, что ли… И тут же отказался от этой мысли — что толку? И там будет такая же убогая комнатенка, найдется — при желании — какая-нибудь Люба или Маня, с которой все будет в точности так же, как с Верой и со всеми другими. Второй Тани для него уже не найдется… Но и о Тане вспомнилось уже почти спокойно, без прежней саднящей обиды. А ехать куда-то работать тоже было незачем — денег у него оставалось еще много.

Из этого одуряющего оцепенения Василия вывел его день рождения. Он совсем забыл о нем и вспомнил только под вечер, проглядывая газету и обратив внимание на число. «Вот елки-моталки, — ругнулся про себя Василий. — Все-таки — тридцать два года…» Он недолго подумал над этой цифрой, пытаясь понять, много это или мало. Получалось вроде бы ни то ни се — до старости далеко еще, но и салагой его не назовешь.