Максим Горький - Антология русского советского рассказа (30-е годы)

— Апостолы, евангелисты, преподобные, блаженные…

Ямщики, заспанные, всклокоченные, налезали в комнату, толпились в дверях.

Павел дернул Денисенку за плечо, приподнял его, поставил на ноги.

— Шо таке? — опомнился Денисенко. — Це ж Петро Мироныч! Це ж Павло Мироныч! Господи!

— Отвечай, где отец?

— Мирон Лукич? — испугался Денисенко.

— Прикидывайся! — орал Петр. — Убью! Отвечай, зачем выкрал отца через окошко?

— Мирона Лукича? — вскрикнул отчаянно Денисенко.

Он схватился за голову. Глаза его ужасно раскрылись.

Вдруг он отвел рукой обступивших его людей и ковыльнул на два шага вперед.

— Перед честным животворящим крестом господним, — проговорил он замогильно, — и перед всем народом, — обернулся к ямщикам, — присягаю трижды: непричастен, непричастен, непричастен!

Ямщик-верзила крякнул в тишине, точно сдвинув с места груженый возок. Денисенко медленно перекрестился. Петр посветил фонарем в его лицо: оно было торжественно, веко не дрогнуло на нем ни разу.

— Без твоих лошадей тут не обошлось, — сказал Петр, сбавив голосу и помедлив.

Денисенко сразу взвихрился:

— Присяге не верите? Присяге? Глебка! — рванулся он к ямщику, стриженному под горшок. — Глебка, скажи, скильки у нас усих коней?

— Ямских пять троек.

— Пять троек? Слыхали? Айда на конюшни считать по стойлам, айда! Пять троек?

Он взялся тянуть братьев за рукава.

— С вечера нынче не закладывали, — сказал Глебка.

— Слыхали, слыхали? — досаждал Денисенко.

— Постой, — отмахнулся Петр.

Он пошел в угол, где грудой навалены были армяки, сел на лавку, уперся локтями на колени.

— Вот чертово наважденье!

— И вы, хлопцы мои дорогие, не учуяли, як батюшку вашего злодий через окошко тащил? — сочувственно спросил Денисенко.

Павел с сердцем сказал:

— Поставили глухую тетерю дом хоронить! Самого хозяина умыкали.

— Який бис на его позарился? — удивился Денисенко.

— Ты-то должен знать, лисий хвост, — крикнул Петр, — может, по твоей вине теперь батюшка обвенчан!

— Обвенчан? Кто же его ночью венчать станет?

— Стой! — вскочил Петр. — Стой! Кто венчать станет? Павел, слушай, я знаю, что делать! Ты вали на Увек, я — в Курдюм. Он сейчас либо там, либо тут. Негде ему больше быть. Денисенко, будь отцом, — закладывай две тройки!

— Господи, — подхватил Денисенко, — истинная правда! Либо там, либо тут! Хлопцы, две тройки зараз! Чего стали? Чего пасти разинули?

Он вытеснил ямщиков из горницы и сам кинулся за ними, схватив фонарь.

На дворе забегали, зазвенели сбруей, разбуженные лошади отфыркивались, возки скрипели, голоса перекликались не по-ночному живо.

Павел сидел за столом, Петр расхаживал по горнице, теребил волосы, пошептывал сквозь зубы:

— Только бы поспеть, только бы поспеть!

Он подошел к куче армяков в углу горницы, нагнулся, взял верхний армяк, прикинул на свой рост.

Вбежал Денисенко, вырвал армяк из рук Петра, кинул поверх кучи, схватился за другой.

— Постой, постой, я тебе впору выберу, впору. И Павлу Миронычу выберу, постой.

Он брал один армяк из груды, бросал его в сторону, вытаскивал другой, подбегал к Павлу, к Петру, опять бежал в угол.

— Одна заложена! — закричал Глебка, ворвавшись в горницу.

— Обе готовы! — гаркнул за ним ямщик-верзила. — Пожалуйте!

— Це гарный, дюже гарный! — трещал Денисенко с армяками в руках, приседая и подскакивая вокруг братьев.

— Догоним? — сурово спросил Петр.

— Господи! На моих конях? На моих конях витер догнать можно!

— Сколько концы считаешь?

— До Увека в два часа обернешься, а из Курдюма будешь дома к утру. С богом!

— Пошли!

Спустя минуту тройки одна за другой вырвались из ворот. Шум от них долго не утихал над городом. Денисенко стоял во дворе неподвижно, пока не разбрелись ямщики. Потом он вернулся в дом и подбежал к армякам. Раскидав одежду, он сунул в глубину берлоги фонарь. Огонь замигал, охваченный духотою, пахнувшей снизу. Бескровное, обсыпанное каплями пота лицо заблестело под фонарем. Мирон Лукич лежал с открытым ртом.

— Дать, что ль, тебе чего? — торопливо спросил Денисенко.

Мирон Лукич ответил неслышно, чуть шевельнув белыми губами:

— Пить…

Беленые колонны семинарии призрачно подымались вверх, здание почти пропадало во мраке, тополя, переросшие крышу, поглощены были ночью. Короткого порядка маленьких домиков против семинарии нельзя было угадать в темноте. Только узенькая щель какой-то ставни теплилась желтым светом.

Это был крайний дом на Московском взвозе, почти у самой Волги — укромное владение коллежского асессора. С вечера не потухал в доме огонь. Агриппина Авдеевна давно была готова. Не раз уже подымалась она с дивана, шла к зеркалу. Тогда подбегала к ней простоволосая девка в сарафане, Машутка, и, присев на корточки, начинала обирать и подергивать на ней платье. Агриппина Авдеевна поправляла завитушки на висках, накручивая волосы вокруг пальчика, становилась то одним боком к зеркалу, то другим, опять шла к дивану.

Машутка вдруг хваталась за грудь и, закатив глаза под лоб, взвизгивала:

— Светики, ой, никак, подкатывают?!

Агриппина Авдеевна вздыхала:

— Почудилось.

— Как я теперя подумаю, — тихонько говорила Машутка, — ну, как погоня? Страх! У нас у соседнего барина меньшую дочку офицер умыкал, невесту, так за ними десятеро суток гнались, покеда не пымали. Три пары кобыл насмерть застегали, страх!

— То невеста, — улыбнулась Агриппина Авдеевна.

— Какой жених! — сказала Машутка. — Коли его стерегут, получается он дороже другой невесты.

Она опять схватилась за сердце:

— Ой, светики, никак, кто к крыльцу подкралси!

Агриппина Авдеевна привстала, послушала.

— Ступай спроси, кто там.

Машутка зажмурилась:

— Бейте меня до смерти, ни за что не выду! Коленки трясутся, дух спирает, а там темень! Ой, стучатся!

Агриппина Авдеевна вышла из комнаты и тотчас вернулась. За нею хромал Денисенко.

— Зараз пийдем, — говорил он. — Что жених, что кони: не сдержать!

Машутка заткнула от страха уши.

Агриппина Авдеевна покрылась кружевною черной косынкой, надела ротонду с меховым воротничком. Придавленная ею, она неловко торопилась за Денисенкой.

Шагах в двухстах от дома, у соборной ограды, нетерпеливо перебирали ногами лошади.

Денисенко помог Агриппине Авдеевне забраться в тарантас. Там уже сидел Мирон Лукич. Дрожащими руками он хлопотливо потрогал армячок, который накинут был на ее ноги. Глебка-ямщик отпустил вожжи. Следом за тарантасом тронулся заложенный парой возок: Денисенко сопровождал в нем стариково кресло.

Пока ехали мимо гостиного двора, под его арками лезли из шкуры собаки, звонкие цепи визжали по проволокам, и пристяжные в испуге дергали и толкали коренную. Потом стихло, тройка побежала ровно, все прибавляя ходу, колеса почти не тарахтели: накопившаяся за лето пыль половиком покрывала улицы.