Мухаммет Магдеев - Мы — дети сорок первого года

Людей бывалых, опытных на станции оказалось человек пятнадцать. Молча они рассыпались вдоль всего состава и вышли поезду в «тыл» — на другую сторону. Стояли тихо, скрытно: ждали. Баязитова выбрала себе тормозную площадку почти в голове состава — остальные уже были заняты. С перрона, от тусклого фонаря, падал на эту площадку кое-какой свет; можно было прочесть даже надпись на торце вагона: «Тормоз Матросова». Наверно, так звали инженера, который придумал тормоз… Поезд, судя по всему, долго задерживаться на станции не рассчитывал. Кажется, набирал воду, потому что громко фурчал, плескал ею себе куда-то в железное брюхо. И тут же раздался свисток главного кондуктора; состав стукнул буферами, рассыпчато лязгнул и подался назад. Немножко. Вот, как раз время прыгать! Баязитова выдохнула разок, бросилась к вагону и ухватилась за поручень… С той стороны на площадку поднимался напрочь утонувший в необъятном тулупе кондуктор. Баязитовой показалось с перепугу, что он страшно шевелит длиннющими усами. «Усатый!» — подумала она бестолково и вдруг побежала со всех ног в сторону первых вагонов состава. Гукнул протяжно паровоз. Лязгнули еще раз буфера, звук этот, утихая, покатился в хвост поезда и сорвался там, дальше, в ночь, в темень. Поезд, словно оттолкнувшись от этого звука, плавно пошел вперед. Баязитова мчалась изо всех сил и уцепилась на ходу за какую-то железку, за перильца, что ли, железные, ноги ее оторвались от земли и ударились о ступеньку. Она зажмурила глаза… Есть. Поехали. По-шел, по-шел… Оказалось — она на ступеньках тендера, такого железного ящика, который сразу за паровозом. Поднявшись по лесенке, Баязитова прижалась к невысокой стенке: укрылась за нею от ветра. Холода вообще-то она пока не чувствовала. По сторонам набежали огни стрелок, уплыли прочь. Стенка, ступени, перильца — все было железное, мокрое какое-то, неприятное. До Агрыза двести километров, ну да ладно, в шерстяных варежках, наверно, дотерпит — делать нечего. Если все время потопывать, постукивать ногами, то ничего, они согреются. Ой! Поезд, было плавно набирающий ход, вдруг зашипел и стал также плавно тормозить. Буфера опять заскандалили, заругались, но поезд тяжело фыркнул и остановился. Донесся резкий свисток главного. Еще лязгнули буфера. Поезд потихоньку пошел назад. Баязитова не успела сообразить, что к чему, как поезд вновь миновал стрелки, с гулом подкатил к станции и с размаху встал. Дернуло просто ужасно. В тот же миг из тендера выскользнула плотная, толщиной в добрую деревенскую перину, масса воды и упала на Баязитову. Пока она приходила в себя, заверещал очередной свисток, и о Баязитову разбился новый водяной пласт. Теперь поезд двигался вперед. Таким манером состав передвигали взад-вперед ровно трижды. И в последний раз на Баязитову упало сверху всего-навсего каких-то жалких полтора-два ведра.

Ехать так — промокшей, вернее, совершенно размокшей — было нельзя. Если ехать так, то впереди ждала верная смерть. Надо было срочно что-то придумать. И главное, сделать. А поезд наконец набрал полный ход и летел прочь от спасительной станции, от людей, от тепла. Баязитова поняла, что если следующая станция не объявится раньше чем через полчаса — дело плохо. Вначале она просто замерзнет, потом заледенеет, одежда на ней сделается как каменная, и она скатится со ступенек под колеса… Вдобавок она еще задолжала Альтафи двенадцать рублей денег — стипендия чего-то быстро кончилась, думала: поеду домой, возьму у мамы. Вот неприятность-то!.. Что теперь Альтафи подумает? Дома Баязитову ждут не дождутся три младшие сестренки. Одна — так совсем малышка, в школу еще не ходит.

Все трое верят, что нету на свете человека умнее их старшей сестры, ведь она учится в педучилище, сестра у них будет учителем! Они даже зовут ее не просто «апа», нет, разве можно? Баязитова для них «алма-апай» [12] Алма́-апа́й — буквально: «тетушка-яблочко»; в татарских деревнях принято называть особо любимых родственников такими именами: например, «бал-эби́» — «медовая бабушка». , никак не меньше. Бедняжки… Пропадут теперь четыреста граммов рулету, которые лежат пока в мешке вашей любимой алма-апай. Видно, не суждено вам его попробовать. Вот придет на деревню известие: алма-апай угодила под поезд… Как стерпите такое горе? После праздника, сказали, первым уроком — диктант. Учитель теперь, конечно, подумает: испугалась, мол, Баязитова диктанта, потому и не приехала. И вовсе не испугалась… Диктант этот для Баязитовой ничуть не страшен…

Поезд на всем своем стремительном, стукотливом ходу остро вскрикнул. И пошел медленней. Шипнул тормозами. Баязитова с трудом шевельнулась, высунула из-за стенки голову — вдалеке мерцали огоньки станции. Неожиданно прямо среди чистого поля поезд резко остановился, на пуховый платок Баязитовой шлепнулось сверху еще немного воды. С варежку всего, напоследок. Баязитова прыгнула с подножки на шлак, покрывающий землю; замерзшие суставы скрипнули. Но боли пока не чувствовалось. Не раздумывая, она побежала вдоль состава назад, к тем людям, которые должны были ловить ее, которые могли сдать Баязитову в милицию. Погибать не хотелось, надо было жить. Да где же эти кондукторы? За первым вагоном — никого… Кажется, в одном из средних. Вот, свет какой-то видно. Баязитова, задыхаясь, переставляла непослушные ноги — там, впереди, в щелке полуоткрытой двери товарного вагона метались багровые отблески, там были люди. Гуднул протяжно паровоз. Ну, девка, или замерзнешь здесь, в поле, или хватайся за эту вот дверь, где огонь! Колебаться не приходилось — Баязитова подскочила и уцепилась обледеневшими варежками за краешек высокой двери. Простучали буфера. Неведомая сила подняла Баязитову и втащила внутрь вагона. Она обо что-то ударилась, стукнулась, ободралась; по застывшему телу пробежали первые уколы тепла. Опомнившись, Баязитова приподнялась — прямо перед ней неярко горел маленький костерок. Его, оказывается, развели на широком листе железа, положенном прямо на пол. В обоих концах вагона висело по кондукторскому фонарю. Глаза скоро привыкли к полутьме, к неверному, скачущему свету костра; по всему почти вагону, в круглых пазах, вырезанных в шпалах, которыми был застлан пол, стояли высокие бочки. В свободном углу лежала большая куча соломы — там кто-то храпел, укрывшись тулупом. Человек, затащивший Баязитову в вагон, молчал. Он стоял у отодвинутой двери, курил папироску и глядел куда-то вдаль.

Промелькнули огни станции; за дверью открывалось поле, потом лес.

— Ну, зайчонок, чего ты ночью тут бегаешь? — спросил наконец человек, куривший папироску. Обернувшись к Баязитовой, он задвинул за собой тяжелую дверь.

Баязитова не испугалась. Теперь бояться было нечего: она будет жива, сестренки получат свой рулет, Альтафи — денежки, и учитель русского языка не засомневается в ней. Все в порядке!