Луи Арагон - Орельен. Том 2

Гюро тоже выпил лишнего. Доктор прочел в глазах Орельена явное нетерпение. Бомпар все еще переживал слова Гюро относительно подлости Марсоло. Горка блюдец, по которым ведется счет выпитым рюмкам, постепенно росла. Во хмелю Бомпар становился мрачен.

— Хотелось бы мне знать, — бормотал он, — почему этот майор не пришел? А ведь он в Париже. Работает в министерстве.

— Наверное, он обедает дома, — заметил Орельен.

— Блаженны верующие и пьющие чистую воду! — хихикнул Гюро, проглотив залпом рюмку коньяку. — А я почему в семейном кругу не обедаю? А наш военврач где? Тоже дома изволит обедать? Где Барбентан, я спрашиваю? Они нас просто знать не хотят, вот и все… Мы, видишь ли, для них не слишком-то важные господа… так, шушера одна!

Публика проходила через зал в ресторан, где были приготовлены столики для новогодней встречи. Декер нагнулся к Лертилуа:

— А что, если нам с вами проводить старый год где-нибудь в другом месте?..

Гюро и Бомпар даже не заметили, что Декер расплатился. Вряд ли они поняли, что остаются в одиночестве. Гюро по-прежнему твердил:

— Дай только мне опубликовать мои заметки!

В кафе пахло водкой и пивом, среди кухонного горячего чада слышались звуки аргентинского оркестра. Орельен позволил себя увести и только на площади перед «Мулен-Руж» перевел дыхание.

— Ну-с, что мы с вами предпримем? — спросил он. И Декер, который каждый вечер по-отечески опекал своего впавшего в неврастению друга, предложил:

— А что вы скажете, дорогой, насчет заведения Люлли? Вот вам случай окунуться в гущу штатского существования… Если это, конечно, вам улыбается!.. Господи боже мой!

С этим восклицанием доктор схватил Орельена за руку и удержал на месте: в противном случае его непременно сшибла бы на повороте машина — малолитражный «бугатти», где рядом с юношей развалились на сидении две девицы. И еще долго в ночном мраке были слышны громкие выхлопы автомобиля.

И снова узкий прокуренный бар, залитый розовым светом; и снова красное дерево с медными бляхами, высокие табуреты, бутылки, шекеры, соломинки в стаканах, разномастные и нелепые картинки на стенах вперемежку со знаменами Гарвардского и Иэльского университетов; снова музыка, рвущаяся из дансинга в мавританском стиле, и гул голосов, и смех, истерическое веселье пьяниц и степенных людей, американцев и девиц, непомерно декольтированных дам и их черномазых кавалеров, здешние девушки: Сюзи, Жоржетта, Ивонна… Снова эта атмосфера бессонницы и алкоголя, и томительное бремя ночи, томительное бремя мыслей, толчея танцоров, боящихся сна, боящихся бессонницы… Белоснежные бармены, уже утомленные, но хранившие профессиональную улыбку, приготовляли коктейли. Толстяк Люлли, расталкивающий танцоров своим венецианским брюхом, прихлопывающий в ладоши, подбадривающий публику криком: «Оле! Оле!» Возле прилавка стояла пожилая жирная дама в розовом, с выкрашенной под цвет йода шевелюрой, с обнаженными руками и огромным шелковым воротником, который ниспадал некрасивыми складками с ее отвислой груди; она о чем-то беседовала с мадам Люлли, сидевшей за кассой, слова неутомимо срывались с ее губ в такт ритмическому покачиванию сумочки, унизанной жемчугом, и столь же ритмическим колебанием дряблых телес.

— Если бы вы сейчас не схватили меня за руку, — начал Лертилуа…

— Неужели вы думаете, что я бы мог равнодушно присутствовать при гибели нашего акционера?

Непринужденно шутливый тон Декера задел Орельена. Вечно один и тот же припев — акционеры, акционеры. Куда ни пойдешь, только это слово и слышишь — даже странно. Он решил объясниться начистоту:

— Послушайте, доктор…

Но доктор прервал его:

— Знаю, знаю… Я сегодня видел мосье Мореля… Очаровательный человек… Должно быть, ему трудно приходится — попробуй готовить лекарства без руки… И умный. Особенно для аптекаря. Нам он будет весьма полезен. Трогательная личность: ничего для себя, лично ему ничего не надо. Все затевается ради мадам Морель. Он для нее на все пойдет… Прямо приятно смотреть. В наше время такие чувства — просто редкость. Мы уже забыли, что значит счастливая супружеская пара. Муж — и вдруг заботится о жене. Только в провинции встречаются еще такие чудеса…

Все это было сказано обычным бесцветно-горестным тоном. О чем бы ни говорил доктор, — за любым его словом чувствовалось незримое присутствие Розы, тень Розы и вся их жизнь с ее комедией или драмой; иногда Орельен спрашивал себя… Но сейчас его терзали иные заботы.

— А вы видели мадам Морель?

— Нет. Ее не было дома. Делает последние покупки. Они уезжают из Парижа завтра вечером. А какая женщина устоит перед соблазном побегать по магазинам, прежде чем похоронить себя в провинции…

— Завтра вечером?

— Да… сразу же после встречи Нового года в семейном кругу.

Орельен лишь тешил себя надеждой, что Эдмон явится на банкет, пусть хоть к самому концу, пусть к кофе, к ликерам… Узнать… у Эдмона он мог бы все спросить прямо. Вдруг ему пришла в голову безумная мысль. Возникла она, по правде сказать, как только Декер предложил зайти к Люлли. Не в заговоре ли доктор с Эдмоном, а может быть и с самой Береникой? Ведь так естественно, что Орельен проводит новогоднюю ночь именно здесь. А где ему прикажете ее проводить? Они придут. Придут ровно в полночь. Придут. Совсем, совсем внезапно она появится в этом просторном зале, где он держал ее руку в своей. Она ведь хитрая: предложит мужу пойти туда, где провела такой приятный вечер… Шутка ли сказать, Монмартр. Имеет ли представление этот аптекарь, Люсьен, о Монмартре? Придут они с Эдмоном или без Эдмона? Ясно, что Эдмон встречает Новый год с Розой! Доктор заговорил о Розе, о необычайной деликатности Розиной души… о тех правах, что даются в жизни избранным натурам… к ним нельзя подходить с обычной меркой, как ко всем прочим, они живут по своим нормам. Слово «нормы» особенно полюбилось доктору.

— Вы не возражаете, если мы заглянем на минуточку в дансинг?

— Конечно нет, совсем напротив.

Воздух здесь такой, что кажется, его можно резать ножом. Толпа снующих взад и вперед людей, хлопанье входной двери, суета посыльных, цветочниц и главный зал, залитый светом в честь вальса, световые блики, скользящие по нежной женской коже, по блесткам платьев, черные силуэты мужчин, белоснежные пластроны, скатерти, меняющие цвет… Весь зал меняет цвет в зависимости от вращающегося там, наверху, диска. Сейчас все лиловое. На четырехугольнике паркета между столиками и бутылками шампанского топчутся, скользят томные, манерные пары… Магометанский рай, только без фонтанов, и с таким количеством гурий, что даже чуть-чуть противно. Похоже на торт с кремом. Орельен глядит на ручные часы. Безумное вращение диска, вращение света кладет с размаху цветные полосы поперек зала, балконов, танцующих пар, и этой цветовой радуге вторит оркестр, в бешеном темпе доигрывающий последние такты. Во внезапно наступившей тишине слышен стук тарелок, и смех, и взрывы аплодисментов, которыми танцоры награждают музыкантов… Оркестр покорно повторяет вальс, и снова все синее, синее, синее…