Луи Арагон - Орельен. Том 2

Закусочная отчасти смахивала на торт: желто-канареечные стены с намалеванными на них розовотелыми древними греками и их гологрудыми дамами — стиль «фи-фи».

Кадык молодого человека как магнитом притягивал взгляды Орельена. Просто непристойно молодому человеку иметь такую шею. Орельен нагнулся к доктору и крикнул, указывая пальцем на эту чисто жирафью шею:

— Вы понимаете меня, доктор?

— Не совсем…

Более подробное объяснение заняло бы слишком много времени. А что, если взять да просто набить этому субъекту морду? Тошно смотреть, как он подтягивает брючки, стараясь не помять складки. А кадык-то, кадык!

— Видишь, кто вошел? — провизжала фисташковая дамочка над ухом Декера. Орельен притворился, что видит. Ему-то что за дело, кто вошел? Вошла группа новых посетителей, в том числе несколько немолодых и довольно безобразных мужчин, вокруг которых, словно рой мух, увивались дамы. Верх кретинизма — расставить повсюду лампы, а на лампы еще нацепить абажурчики цвета танго. И все это на фоне столь же пошлой явы. Играли пианист, аккордеонист и флейтист.

— Скажите же, доктор… — Орельен и сам не знал, что именно должен был сказать ему доктор… Декер обратился к фисташковой дамочке.

— А ведь верно… — Что верно? Как он глупо выразился… Он хотел сказать… По-видимому, их милейший доктор отлично спелся с этой фисташковой. Она шепнула:

— Волин… — Должно быть, так звали этого усатого типа, перед которым плясала вся прислуга, да и посетители тоже.

— А что, если ему набить морду? — мечтательно произнес Орельен. Собеседники дружно зашикали на него, а Симона взяла ладонями его лицо и повернула в другую сторону. Должно быть, Симона тоже, как и все прочие, была в курсе дела.

— Это Волину-то набить морду? Он, видно, совсем рехнулся. — Фисташковая дамочка испуганно передернула плечами. Пудря нос, она пояснила: — Нашелся один такой, я его знала, он поспорил с ним, и только его и видели.

Декер перегнулся через столик и стал объяснять молодому человеку, а не Орельену:

— Вы его знаете? Волина? Нет? Это, я вам доложу, тип… Всем верховодит. Один из самых крупных торговцев китайскими наркотиками, которые ему доставляют через Сибирь в коробках из-под ваксы. Держит скаковую конюшню.

Какая-то дама в пиджаке мужского покроя, с коротко остриженными под мальчика волосами, слегка располневшая, но с прекрасными живыми глазами и забавно вздернутым носиком, пересекла зал, выйдя из двери возле самой эстрады. Увидя ее, Волин поднялся, огромный, массивный, как надгробный камень. Дама засмеялась, однако вид у нее был явно смущенный. Она села за столик и скрестила ноги. Узенькая юбка задралась выше колен. Орельен взглянул на своего соседа — тот усердно одергивал слишком короткие брюки. Фисташковая дамочка снова выступила в роли чичероне:

— Это Манон Грёз… она чудесно поет… вы ее сейчас услышите…

— Лесбийка? — осведомился доктор. Фисташковая дамочка пожала плечами. Такие мелочи ее не интересовали. Аккордеонист в честь Волина сыграл соло. Вокруг Волина уже собрались женщины, как менялы в казино вокруг крупье.

— Еще бутылку, — крикнул Орельен. Симона потихоньку вздохнула: в хорошем он будет виде. Она хотела, чтобы Орельен купил ей цветов. Но, боясь разочароваться, она подняла брови с таким видом, что цветочница сразу же отошла прочь. Тип с кадыком разглагольствовал теперь о литературе:

— Вы читали книгу, получившую Гонкуровскую премию? Дать Гонкуровскую премию какому-то негру! Мне совершенно не нравится эта самая «Батуала»… Просто ужас какой-то. Во-первых, плоско и, во-вторых, бессмыслица, воображаю, что о нас говорят за границей. Если уж мы разучились писать романы…

— А вы кому бы дали премию? — спросил Декер.

— Ну хотя бы… за «Эпиталаму» [5] « Эпиталама » — роман Жака Шардонна. (Прим. ред.) . . А то через два года после Пруста награждать негра! — Молодой человек назвал еще Р. де Монтескью, что недавно скончался.

— Обязательно набью морду, — пообещал Орельен.

Дама в пиджаке поднялась. Пианист сыграл вступление. Дама запела. Голос у нее оказался вульгарный, хрипловатый, низкий; неожиданно тонкую, красивую руку она положила себе на грудь, туда, откуда начинался жестко накрахмаленный мужской воротничок. В манере пения она подражала Дамиа [6] Дамиа — известная в то время исполнительница жанровых песенок. (Прим. ред.) . , и репертуар был соответственный — разлука, комнатка в порту, любовник, который, уходя навеки от милой, хохочет ей в лицо. Внезапно Лертилуа почувствовал себя растроганным до слез. Симона осторожно провела рукой по его лицу и с удивлением ощутила под пальцами влажную полоску. Орельен залпом выпил бокал шампанского. Публика дружно зааплодировала. Певица уже начала вторую песенку, как вдруг в зал вошел невысокий полный господин с седеющей бородкой, с принужденными манерами человека, впервые попавшего в подобное заведение; за ним следовала дама из гардероба, на лету подхватившая его пальто. Он оказался в пиджаке, с белым шелковым шарфом на шее, с орденом Почетного легиона… Певица обернулась к нему, он приветственно махнул ей ручкой. Кто-то из компании Волина поднялся с места и окликнул его:

— Господин сенатор!

Толстячок круто обернулся и засеменил к их столику. Он пожал руки Волина с раболепной поспешностью.

— Это друг Манон Грёз, — пояснила фисташковая дамочка доктору. — Он сенатор, важная шишка…

Манон Грёз разошлась вовсю. Теперь она пела песню апашей: обман, кражи, народные танцульки, букетик за два су… Сенатор захлопал и, подняв бокал, потянулся к Волину. Тот повернул к нему свое неестественно бледное лицо, особенно бледное из-за иссиня-черной растительности, не поддающейся бритью, улыбнулся, но пить не стал. Доктор хохотнул:

— Скажите на милость… — Он не закончил фразы: ради Симоны приходилось называть Орельена Роже, и это его стесняло. — Скажите на милость, Лертилуа… — Лертилуа было в высшей степени плевать на доктора. Он вспомнил о своей беде, она реяла в душном воздухе зала, хотя целых два часа он не мог определить, что же, в сущности, произошло… — Вы не узнаете… Ну того, кого пригласил Волин… друга Манон Грёз? Так посмотрите получше, это же сенатор, сенатор…

— По мне хоть сам папа римский, — отрезал Орельен.

— Вы пьяны, дружок, но вглядитесь в него внимательнее. Это же сенатор… сенатор Барбентан… папочка Эдмона! Председатель нашего административного совета!

Имя Барбентана пронзило израненное сердце Орельена новой болью. Он застонал, поднялся со стула, огляделся. Манон Грёз, исполнив номер, присела рядом с сенатором под дружные рукоплескания посетителей и девиц. Конечно, это он. Его физиономия… Папочка Барбентан собственной персоной. Досточтимый Барбентан. В четыре часа утра в заведении на улице Фрашо! Здо́рово! Совсем здорово!.. Орельен поднес левую руку к сердцу, а правой приветственно помахал толстячку через столики, над головами гарсонов и пьяниц. Сенатор обернулся в их сторону. На мгновение он прижмурил веки, очевидно вспоминая, кто этот господин, потом узнал Декера и тревожно пошевелился на стуле. Манон Грёз ласково потрепала его по ляжке, но он сурово отвел ее руку, ответил что-то на вопрос Волина и, не выдержав, вдруг поднялся с места; сначала он покружил вокруг своей оси, как огромный волчок, потом решился, отошел на один шаг от столика, вернулся, чтобы извиниться перед Волиным, по дороге похлопал певицу по щечке и решительно двинулся в путь. Его бородка угрожающе выдвинулась вперед. Но все смягчала приветливая улыбка. Он шагал прямо к доктору и его друзьям. Шагал с удивленно приветливым лицом, с видом светского человека, восхищенного счастливой, неожиданной встречей. Он уже за три метра приготовил свою первую фразу в этаком полушутливом, полудоверительном тоне: